Неправильный красноармеец Забабашкин
Шрифт:
Но моё негодование никак не влияло на то, что творилось сейчас в реальности. А тут происходила очередная бойня. И продолжалась она меньше минуты. Но стоит отметить, что и этой кровавой минуты хватило немцам с лихвой.
Фриц отстрелял всю ленту, чуть приподнял шею, оглядел поле боя, а затем, как ни в чём не бывало, взял в руки ранец, тем самым показывая мне, что он стрельбу закончил.
Его спокойствие и какая-то меланхолия в движениях меня буквально убила.
— Ты нахрена это сделал? Мы же, может быть, не всех собрать успели?
— А что ждать-то было? — сказал тот, вылезая из люльки. — Быстрее уничтожим всех, и всё — быстрее в плен поеду. А то знаешь, господин Забабаха, мне что-то это война уже надоела. Признаюсь, то, что я мог раньше дезертировать, но не дезертировал, было моей большой ошибкой. А за ошибки надо платить. И я обязательно расплачусь за свои примерным трудом и потом. Дождусь конца войны в плену и вернусь домой. А война — всё, не могу больше. Не могу и не хочу.
— Я тоже не могу и не хочу, — согласился с ним я, но добавил: — Только по домам расходиться нам рано. Вначале нужно победить и стереть созданную вами гадину с лица земли.
На это пленный ничего не ответил. Он как-то отстранённо обвёл взглядом поле боя и посмотрел в небо, с которого всё так же шёл дождь.
И в этот момент я увидел, как из-за ящиков появился солдат противника. Он взмахнул рукой и что-то кинул в нашу сторону.
Я среагировал мгновенно и сразу же выстрелил в него. Солдат схватился за грудь и упал на землю. А я, помня, что немецкая граната взрывается не сразу, а лишь через несколько секунд, собирался крикнуть Фрицу, чтобы тот отбегал.
Но не успел это сделать, потому что рядом с мотоциклом произошёл взрыв.
«Бабах!»
И мир померк…
Мысль о том, что я умер, так и не сумев уничтожить гаубицы противника, будоражила сознание.
«Как же так?! Почему на полпути?! Почему я дело недоделал?!» — спрашивал я себя, проклиная раненую ногу, которая не дала мне возможности хорошенько отпрыгнуть от немецкой гранаты.
Не успел, и вот итог: артиллерия врага уцелела. Да, самой артиллерийской прислуги нет, но это дело наживное. Сейчас не 1945-й. Противник изыщет резервы и мобилизует новых артиллеристов и миномётчиков. А затем, на этот раз обеспечив достойное боевое охранение, с новой силой и остервенением приступит к обстрелу позиций нашей дивизии.
Мысль бесила и терзала меня. В бессильной злобе я скрежетал зубами, но ничего не мог с этим поделать.
Я был явно мёртв, а потому, даже очень сильно болевшую голову, которую кто-то слюнявил шершавым языком, отодвинуть от себя попросту был не в состоянии.
«Интересно, это в Чистилище такой приём? Или где я нахожусь? Неужели в Раю так встречают?» — пронеслись мысли в голове, и я, поморщившись, отмахнулся от тех небесных созданий, которые меня слюнявили:
— Брысь…
— П-ф-р-р! —
Звук был странный, а слюни липкие. Поэтому я, испытывая не только раздражение, но и интерес, превозмогая дичайшую головную боль, приоткрыл один глаз, затем второй и, увидев размытый силуэт головы лошади, прошептал:
— Манька, тебя тоже, что ль, убило?
— П-ф-р-р! –ответила на это лошадь, выглядящая вполне живой, и ещё раз лизнула моё лицо своим языком.
Помня о том, что оно всё в крови, заподозрил Маньку в вампиризме и, чтобы исключить дальнейшую потерю лица, повернулся вначале на бок, а затем и встал на четвереньки.
Как только это произошло, издав стон от боли, простирающейся по всему телу, понял, что я, оказывается, ещё не умер.
— Значит, поживём, — прохрипел я.
Откинул в сторону рваные куски плаща, что висели на мне и, не обращая внимания на разодранный китель и боль в рёбрах, нащупал за поясом пистолет. Вытащил его и взял в руку. На душе сразу же немного стало легче. Во всяком случае, помня о том, что в обойме ещё есть патроны, теперь я знал, что так просто врагу не дамся.
Только возникал вопрос: «А есть ли этот враг?»
«В смысле живой он или нет? Ведь по идее, он получил пулю в грудь, за мгновение до того как граната взорвалась. А значит, и шансов выжить у него должно было быть не так много».
Мысль о гранате вызвала воспоминание о не совсем добровольном помощнике.
«Интересно, жив он или нет?»
— Фриц, Фриц! — негромко позвал его я.
Никто не отозвался.
Лишь ветер, шум листвы и звон были слышны вокруг.
— Фриц! Где ты? — вновь задал я вопрос.
И вновь не услышал ответа.
Морщась от боли, потрогал рёбра, а затем собрался с силами и, прищурив глаза, (потому что так можно было хоть что-то увидеть), немного сориентировался по местности.
Заметив в десяти метрах от меня дымящееся тело, надеясь, что оно принадлежит не пленному, пополз к нему.
Но когда подполз, все надежды исчезли. На земле лежал мёртвый помощник. Чудовищные раны на животе и груди не оставляли сомнений в том, что Фриц Мольтке мёртв.
Уже зная ответ на незаданный вопрос, на всякий случай потрогал пульс. Его не было.
— Вот так, — тяжело вздохнул я. — Жил как гад, но умер геройски.
На то, чтобы его похоронить, сил у меня сейчас не было. Да и вообще не об этом мне теперь надо было думать. А о том, что раз я жив, то нужно как-то собраться, взять в себя в руки и выполнить боевую задачу.
Но так как я себя чувствовал совсем плохо, можно даже сказать: вообще хреново я себя чувствовал, то возникал вопрос: «А смогу ли я теперь эту самую задачу выполнить? Да и вообще, способен ли я воевать?»
В каком конкретно состоянии находится моё тело, я толком разглядеть не мог. Но судя по тому, что боль в боку превалировала над болью в голове и в ноге, я подозревал, что у меня сломаны рёбра.