Неправильный красноармеец Забабашкин
Шрифт:
Это было тяжело. Очень, очень тяжело. Но я смог это сделать. Тело полковника с успехом, словно седло, было перекинуто через лошадь и я, чуть отдышавшись, достав веревку, приступил к фиксации этого самого тела на транспортном средстве.
Пока привязывал, вспомнил о Фрице, которого я тоже постоянно заматывал то бинтами, то верёвками. В голове вспыхнула мысль: «Одно пленение уже закончилось смертью пленного. Так стоит ли мучиться с этим полковником? Может быть проще его отправить в преисподнюю прямо здесь и сейчас, чем с ним возиться, зная, что живым его будет эвакуировать отсюда тяжело, если вообще возможно?!»
Но
«А раз так, то если будет возможность его привести к нам и допросить, то думаю, это нам будет только на руку. Раз уж от майора был толк, и мы получили важную информацию, то уж от полковника и подавно. Во всяком случае, пока он мне обузой не является, а значит будет пленным. Привязал я его к Маньке всё. Так что лично мне он не мешает. А раз в дальнейшем он может быть полезен, то мой долг попробовать его доставить к нам в относительной целостности и сохранности», — сказал я себе, продолжая вязать узлы.
Это заняло ещё пару минут, по окончании которых новый пленный был надёжно замотан и готов к транспортировке.
Отвёл Маньку подальше, привязал её к дереву и стал обходить пушки. Поочередно подходя к каждой из них, я вначале разбивал оптику, а затем закидывал гранату в ствол и отбегал.
Как и ожидалось, после таких процедур каждая гаубица полностью выходила из строя.
Закончив с последней пушкой, отвязал Маньку, подвёл её к одной из двоящихся гаубиц, не отпуская уздечку залез на дымящеюся станину, а уже оттуда на спину. Лошадь немного в этот момент дёрнулось и так получилось, что связанный полковник оказался не передо мной, а за мной.
«Ну да не беда. Какая разница ему как ехать?» — логично отметил я и вслух по-русски произнёс:
— Пошла, родимая.
Моё появление у берега реки осталось для врага практически не замеченным. И всё потому, что путь мой лежал не через Троекуровск, а сразу же на прямую через поле.
Да, с одной стороны, мой силуэт всадника был хорошо виден со всех сторон. Но с другой стороны, сейчас немцам было совершенно не до этого.
Разбитые войска откатывались назад на исходные позиции. До нас ли с лошадью им было?
Мало ли кто это едет?
«Может быть разведчик?» «Может быть вестовой?» «Может быть связной?» — наверняка, думали те, кто обращал на меня внимание. Но вряд ли такие мысли задерживались у них в головах надолго. Сейчас у них были другие заботы: крики, стоны, грязь и огонь.
Уверен, что ни в одну немецкую голову в данный момент не могло прийти, что это никакой не связист едет, а после похода по их тылам на коне возвращается диверсант Забабашкин.
А потому мы втроём: я, полковник и лошадь, довольно быстро и беспрепятственно достигли берега.
И сейчас передо мной встал вопрос: «Как мне лучше переправиться самому, и переправить пленного?»
В том, что лошадь сможет переправиться и без моей подсказки, я не сомневался. Ведь как-то же она попала на немецкий берег.
«А значит, плавать умеет и воды не боится, — сделал логичное заключение я и продолжил анализировать: — Я
Но я даже подходящей деревяшки не успел высмотреть, как нависшая проблема переправы решилась сама собой. А точнее сказать, её решила лошадь. Она прошла по пляжу с десяток метров, а затем вошла в воду и вместе с нами перешла реку. Причём именно перешла, а не переплыла.
Из этого можно было сделать два вывода. Первый — немцы не все броды обнаружили и охраняют. И второй — лошадь, скорее всего, именно здесь и переправлялась ранее, раз уж так быстро дорогу домой нашла.
В любом случае такое простое решение проблемы было очень радостным. Теперь не нужно было заморачиваться со способом переправы, а просто с километр проскакать вперёд по прямой и оказаться у лесополосы, в которой совсем недавно была моя позиция. Ну а уже оттуда было рукой подать до наших позиций на окраине Новска.
В том, что в лесополосе немцев нет, я почти не сомневался. Мы с артиллеристами и миномётчиками не плохо поработали в этом направлении и существенно проредили ряды пытающихся тут закрепиться. К тому же, как я заметил, немцы постоянно посылали в воздух красные ракеты, которые, как я понял, обозначали отступление всех войск.
Да по-другому и быть не могло. Ну не могли они наступать после того, что я с покойными с ними сделал. Ведь их войска были буквально уничтожены и полностью разбиты. Ну, о каком наступлении сейчас могла идти речь?!
В своих прогнозах я не ошибся. До меня действительно никому не было дела.
Как только мы поднялись по обрыву, я крикнул Маньке: — Пошла! Пошла! Галопом скачи! Но, родимая! Скачи!
И к моему удивлению она достаточно резво прибавила ход.
Подозревая, что так на неё подействовали последние слова повторил:
— Скачи! Скачи, родимая. Быстрее! Сильнее!
Нужно сказать, Манька действительно поскакала, что было крайне неожиданно для лошади, которая была в буквальном смысле слова — рабочей лошадкой.
Во время скачки, на всякий случай держа в руках винтовку, и иногда придерживая и подтягивая болтающегося позади полковника, я посматривал по сторонам.
Всеобщая паника, творящаяся возле колонн, не оставляли сомнения в том, что немцам моя скачка совершенно «до фонаря». Они были заняты собой. Они ползли, они шли, они кого-то искали и что-то кричали, неровными порядками отступая к Троекуровску. Искореженные, объятые пламенем и дымом машины, бронетранспортеры и танки предавали полю боя вид полного и окончательного разгрома.