Неправильный рыцарь

Паветра Вита

Что ж, с грустью подумал рыцарь, напоследок любуясь городом. Много званых да мало избранных. Нет уж, господа, мне — в другую сторону. Рыцарь усмехнулся и пришпорил коня, резко сворачивая с плотно утоптанной широкой тропы, в которую превратилась узехонькая тропка.

Глава 8

Наконец, Эгберт спешился и прилег на траву. Он мог бы долго отдыхать на зеленом лугу среди майского пестроцветья, вдыхая утреннюю свежесть, но мысли о своей нелегкой миссии отравляли существование. Да что там! Одно лишь крохотное, малю-юусенькое воспоминание о «Прекрасной Даме» вызывало такую бурю в желудке, как если бы Эгберт сдуру проглотил что-то протухшее.

Но

слово было дано. И потому, с трудом поймав коня, упорно не желавшего покидать расчудесное местечко, рыцарь с тяжелым вздохом взгромоздился на него и, с досадой на весь мир (а больше всего — на самого себя), двинулся в путь. «Ну, что мне стоило отказаться?», сокрушался рыцарь. — Если бы она мне хоть немного нравилась! Хоть самую чуточку…» Мысль обмануть невесту, как ни странно, ни разу не пришла ему в голову. Впрочем, графиня сразу же, с первого взгляда «раскусила» Эгберта, отпустив его под одно лишь честное слово, не прибегая к услугам придворных колдунов. Что и говорить — поистине небывалый случай! О, разумеется, она хотела это сделать. Очень хотела. Но модная красавица вовремя сообразила, что чрезмерная, почти патологическая порядочность ее новоиспеченного жениха послужит ей лучше самых могучих (и, к сожалению, самых дорогостоящих) чар. Так что Прекрасная Марта, к своему большому удовольствию, еще и сэкономила.

…Впереди показался лес. Эгберт вздохнул с облегчением, гикнул и пришпорил коня. О, как жаждал рыцарь попасть под мрачные лесные своды, куда сквозь тесно сплетенные ветви не может пробиться даже тоненький лучик света! Узреть жуткие завалы, буреломы, где из-за рухнувших в одночасье столетних дубов и вязов, поросших лишайниками и затканных мерзкой серой паутиной, тянутся к одинокому путнику сизые — бесплотные, но такие цепкие, бррр! — руки грешников, что на веки вечные лишены упокоения.

Он мечтал продираться сквозь густые колючие заросли, ехать в таинственной недоброй тишине и чутко прислушиваться к малейшему шороху, быть готовым в любую минуту выхватить меч и дать отпор ужасному врагу. Или же в страшной, кромеш-ш-шной, непролазной тьме внимать кровавым призракам загубленных душ, жаждущих отмщения и призывающих в свидетели небо, землю и тот сук, на котором еще не успела истлеть их скорбная плоть. А как же иначе? Истинный рыцарь просто обязан преодолевать разные несусветные препятствия, одно другого хлеще. И лес, следуя той же традиции, непременно должен оказаться пугающим до икоты (а то и «медвежьей болезни»), и своей загадочностью вызывать икоту и заворот мозгов.

Однако, в этом господину барону не повезло. О, как же велико было его разочарование! Лесная чаща, будто назло Эгберту, мысленно приготовившемуся к наихудшему, оказалась (черт побери!) совсем не страшной. Никакого тебе мрака и таинственности, никаких кошмаров. Напротив — лучи солнца насквозь пронизывали все ярусы леса. В их светоносном потоке весело танцевали насекомые, порхали мелкие пташки и ярко блестела изумрудная листва. Мягкие, упругие подушки мха ласкали конские копыта, изогнутые ветви не пытались побольней хлестнуть путников либо (так, шутки ради!) выколоть им глаза. Лениво греющаяся на камне гадюка даже не повернулась в их сторону. Разнежившейся, разомлевшей змее было явно плевать на пришельцев. Ну, всадник… ну, его конь… ну, и что? Ведь солнце такое ласковое. Вокруг сплетали и расплетали свой хоровод бабочки. Какой-то мохнатый зверек деловито протопал мимо. А высоко в древесных кронах, беззастенчиво перебивая друг друга, заливались птицы. Словом, лес не оправдал ожиданий рыцаря: он оказался очень светлым и каким-то чересчур жизнерадостным. Разочарованный Эгберт ослабил поводья и пустил коня шагом, наугад, предоставив тому выбор пути.

Некоторое время (полчаса? час? а может — и все три? да бог его знает!) плутали они по лесу. Рыцарь вновь погрузился в невеселые

думы да так глубоко, что со стороны выглядел истукан истуканом. Застывшая поза, остановившийся взгляд могли ненароком даже испугать кого-нибудь. (Если бы этот кто-нибудь ему вдруг повстречался). Лишь едва заметное, легкое движение ресниц выдавало в нем живого человека. Неизвестно, до чего бы он додумался, но Галахад, будучи предоставлен самому себе, шел уже не так медленно. Эгберт не обратил на это никакого внимания. А зря! Потому что буквально через пять минут нос рыцаря со всего размаха уперся во что-то мягкое, прочное и оч-чень упругое.

Чьи-то жесткие мохнатые лапы пробежались по его лицу, а Галахад издал не то всхрап, не то всхлип — жуткий звук, даже отдаленно не напоминающий конское ржание.

Мгновенно очнувшись, рыцарь дико заорал и шарахнулся назад с такой силой, что едва не слетел на землю. И было отчего: глаза в глаза на Эгберта смотрел гигантский паук, размером с крупного, хорошо упитанного кота. Покрытое длинной ярко-алой шерстью страшилище медленно раскачивалось посреди грандиозной черной паутины. Натянутая между двух старых вязов, она полностью преграждала путь. Остальные деревья со всех сторон сплошной стеной обступали всадника с конем — так плотно, что между ними, казалось, не протиснуться и мыши. Черные, бархатистые на вид нити (толщина их не уступала средних размеров веревке), густо усеивали капли росы, сверкающей под лучами солнца, как драгоценные камни на платье придворной дамы.

Задумчиво глядя на непрошеного гостя, паук лениво поднял среднюю лапу и, почесав то, что у людей именуется затылком, с растяжечкой произнес:

— Ну-у-у-c, юнош-шша… С-скаж-жите, ш-што привело Вас-с с-сюда-а? а?!

— Э-э… а-а-а… да-а, — только и смог выдавить из себя ошеломленный рыцарь. Ничего умней в голову ему не пришло. Да, собственно, и не могло придти. Не каждый день встречаются говорящие пауки, да еще таких размеров.

Пауза грозила затянуться надолго.

— Прос-стите? — вежливо переспросил паук. Его девять глаз (все — разного цвета) внимательно изучали рыцаря.

— Я здесь проездом. Странствую, — на ходу соврал Эгберт. Он уже немного (совсем чуть-чуть, но все-таки) освоился с тем, что ведет светскую беседу с, мягко говоря, необычным собеседником. Но желания излить душу волосатому монстру как-то не возникало.

— Прелес-стно, прелес-стно, — с сомнением произнесло страшилище и поинтересовалось: — Как Вам наш-ш лес-с-с?

— Прекрасный лес. Так светло, уютно. Очень, очень мило! Да.

Эгберт лихорадочно соображал, что бы такое еще сказать, дабы не показаться неотесанным. Он слышал (и неоднократно!) множество разнообразных комплиментов ученым мужам, но так и не запомнил хотя бы один. К сожалению.

— Ах, юнош-ша! Это ведь не прос-сто лес-с-с, — размахивая длинной волосатой лапой в неприятной близости от эгбертова лица, прошипел паук. — Это — Лес-с-с!

— Да-а? — учтиво изумился рыцарь.

— Да, — важно подтвердил паучище. — Именно так юнош-ша. Здесь воз-з-мж-жно вс-се-о. Мой долг предупредить Вас-с, приш-шелец. Ж-ждите!

И косматое чудище, невзирая на свои размер, заметалось по паутине. Внезапно оно остановилось, и угольно-черные нити угрожающе провисли, грозя вот-вот разорваться. Что совершенно не волновало хозяина паутины.

— Юнош-ша! Вы так молоды, а для меня — и подавно. Мож-жно ли обраш-щатьс-ся к Вам на «ты»? С-соглас-сны?

Эгберт оторопело взглянул на паука и решил, что ежели он согласится, то ничего страшного-ужасного не произойдет. И его баронская корона не потускнеет в одночасье. Он согласно кивнул. Опустив поводья, рыцарь приготовился к долгому ожиданию и, от нечего делать, стал потихоньку насвистывать.

— Не с-свис-сти, — обернувшись, прошипел паук. — Ты меня отвлекаеш-ш-ш.

Пристыженный рыцарь смолк.