Неправильный рыцарь
Шрифт:
— С-соединение Марс-са с-с Луной… дурная энергетика, дурная!… Плутон вос-сходящ-щий… новолуние… кош-шмары, опять кош-шмары… Уж-ж-жас-с! — вполголоса бубнил паук, бегая взад-вперед и то дергая, то отпуская блестящие капли. Вглядевшись, как следует, рыцарь увидел, что большие и малые росинки, на первый взгляд расположенные хаотично, представляют собой очертания созвездий и планет. Огромная, плотно сотканная паутина оказалась картой звездного неба.
— Пож-жалуй, ш-што и вс-се-о… — неожиданно громко произнесло косматое чудовище, устроилось поудобней и стало вещать: — Нис-сходяш-щий Уз-зел Луны, с-сопровож-ждаемый сближ-жением с С-солнцем кометы С-синдерлея. С-сниж-жение приливообраз-зуюш-щих-х с-сил Луны проецирует нераз-зумную
— Не-ет… — растерялся Эгберт.
— Х-хорош-шо! Ну-с-с, продолж-жим. Ос-собый дис-скомфорт ощ-щутят на с-себе любители мяс-са. День крайне неблагоприятен для верх-ховой ез-зды.
Он немного помолчал и добавил:
— Воз-змож-жен мокрый с-снег. Пардон, это не для тебя! Благодарю з-за внимание!
Слегка обалдевший рыцарь, который ожидал услышать совсем иное — что угодно, но никак не то, что услыхал, наконец, очнулся.
— Простите, сударь! Что это было?
— Прогноз-з. Геокос-смичес-ская с-ситуация на с-сегодня, ш-шес-стнадцатого мая с-сего года от Рож-ждес-ства Хрис-стова, — пояснило чудовище.
— А-а-а… — разочарованно протянул Эгберт. — Я-то думал, вы — маг и предсказатель. Ну, вроде Мерлина.
— Юнош-ша! Как ты с-смееш-ш-ш?! — возопил паук. — Я — ученый, а не ш-шарлатан какой-нибудь. Ас-стрология — вовс-се не наука. Прос-сто бред!
Он всплеснул двумя передними лапами, его пышная алая шерсть от возмущения встала дыбом.
— Пораж-жен твоим невеж-жес-сством. Прощ-шщай! — и паук, вместе с паутиной, мгновенно растаял в воздухе.
Проезд оказался свободен.
Рыцарь думал о странном прогнозе. Никогда в жизни он не слышал ничего подобного. Высоко над его головой голубел лоскут неба, ослепительно яркий и насквозь прошитый золотыми нитями солнечных лучей. Какая-то птица, промелькнув, скрылась за верхушками деревьев. Внезапно из гущи ветвей раздалось хриплое раздраженное «ку-ку». Эгберт от неожиданности подскочил в седле и, не обращая внимания на гневное ржание Галахада, резко натянул поводья.
Прокуковав раз тридцать мерзким голосом, кукушка смолкла. Рыцарь терпеливо ждал, задрав голову. Шея у него затекла и онемела. Птица, не менее терпеливо, молчала.
— И это все?! Маловато. Прибавь-ка еще, госпожа кукушка! Ну, что тебе стоит? — молитвенно сложив руки, со смехом произнес Эгберт. — Цыпа, цыпа, цыпа… тьфу, что это я!
Сверху послышалась возня, и на голову рыцаря посыпались сломанные ветки, катышки сухого помета и дохлые пауки. Затем угрюмо, будто нехотя, скороговоркой прозвучало еще не то семь, не то двадцать семь «ку-ку»: сколько их было на самом деле, разобрать казалось невозможно. Буркнув напоследок еще одно «ку-ку» хриплым сердитым голосом (на вот, отвяжись, зар-раза!), вещунья замолчала.
Воцарилась тишина. Сбившийся со счету Эгберт в замешательстве пытался сообразить, сколько ж ему напророчили? Он пытался сосчитать на пальцах, но каждый раз получал новый результат.
Тем временем, из гнезда свесилась тощая полосатая шея со взъерошенными, всклокоченными перьями, и прямо перед лицом рыцаря возникли злые круглые глаза. Минут пять они, не моргая, смотрели на Эгберта. Досконально изучив объект и придя к явно неутешительному выводу, кукушка прицелилась, плюнула и, вспорхнув, с издевательским: «ку-ку-у… ой, ку-ку-у-у!» улетела прочь.
Слюна зловредной птицы оказалась до того клейкой, что Эгберту понадобилось время, чтобы как следует продрать глаза. В придачу, она еще и воняла. Мысленно кляня себя за глупость, рыцарь тронул поводья. Он успел проехать совсем немного, как вдруг…
Глава десятая
Впереди послышался странный шум: будто сто медведей с оглушительным ревом плясало на груде валежника.
— А-а-а-а-а!!! На
Испуганный конь шарахнулся в сторону и, едва не налетев на дерево, поднялся на дыбы. Пытаясь удержаться в седле, рыцарь изо всех сил натянул поводья и привстал в стременах. Но очередной истошный визг застал Эгберта врасплох и чуть не снес ему полчерепа. А Галахад хрипел, брыкался, яростно грыз удила и кружился вокруг своей оси.
Наконец, ему удалось сбросить хозяина и с диким ржанием умчаться прочь. С лязгом и грохотом свалившись на землю, Эгберт распугал с десяток птиц, что снялись с гнезд и теперь с тревожными криками кружились над ним. Стук удаляющихся копыт постепенно стих. А вот мольбы о помощи, наоборот, — звучали все громче и громче.
— На по-о-омощь! Ско-ре-ей-ей-еэй! — заливался нежный голосок, полный отчаяния. — Ах, я умру! Я этого не вынесу! На по-о-омощь! Ско-ре-еэй!
К последовавшему за этим жуткому, леденящему душу воплю Эгберт был почти готов. Он крепко зажмурился, стиснул зубы, под-напр-рягся и вполне сносно пережил звуковую атаку. Немного побарахтавшись, как перевернутая на спину черепаха (так нелестно думал о себе рыцарь, пытаясь вернуться в нормальное положение) и чертыхаясь от души, он все-таки сумел подняться и осмотреться.
Галахад будто испарился.
Эгберт раздвинул руками кудрявые заросли папоротника и осторожно выглянул наружу. Его взгляду предстала небольшая полянка, залитая солнцем и до того прелестная, что казалась нарисованной. Картине не хваталолишь вычурной золотой рамы, с лепниной и завитушками.
Среди разнотравья, под образуемой сплетенными ветвями двух кленов кружевной тенью, расположились двое. Девушка и… дракон. Которого Эгберт, поначалу не разглядев, принял за поросшую мхом каменную глыбу. Тем паче, что на месте крыльев у чудовища торчали какие-то жалкие и сморщенные кожаные отростки. Их обрамляло нечто вроде грязной, давно не стираной бахромы. Шкура же драконья была, в буквальном смысле слова, серо-буро-малиновой. Неясного цвета гребень не топорщился гордо и вызывающе, а попросту свисал набок. По-настоящему красивы были только глаза, что с любопытством взглянули на рыцаря.
Сидящая напротив него хрупкая, как первоцвет, блондиночка в ярко-голубом платье с золотой каймой, наверняка, являлась принцессой. Искристый шелк веером лежал у ее ног и казался перевернутой чашечкой прекрасного экзотического цветка. Маленького роста и очень изящная, девушка, однако, не имела ничего общего с истощенными фрейлинами графини и уж тем более с ней самой. То была не вымученная, не выстраданная, но естественная прелесть. Очарование, не достижимое никакими голодовками.
Разглядывая девицу (она была изуми-ительно хороша, хотя и совершенно не в его вкусе), Эгберт недоумевал: как это нежное, воздушное существо, казалось, созданное из эфира и зефира и, скорей всего, питающееся одним нектаром, могло издавать столь жуткие, нечеловеческие звуки, от которых кровь в жилах останавливалась.
Тем временем, дракон, потеряв к рыцарю всякий интерес, вернулся к прерванному занятию. Страшная пасть угрожающе разверзлась, и двойной ряд остроконечных зубов навис над белокурой головкой. Слюна с шипением жарящегося сала окропила папоротники и, в мгновение ока, сожгла молодые побеги.
Девушка в ужасе отшатнулась от чудовища и что-то быстро проговорила.
Увы! Как ни старался рыцарь, он так и не смог разобрать а ни словечка. Но тонкие стебли заломленных рук, широко распахнутые голубые глаза (от слез они стали просто огромными) взывали к Эгберту своей беззащитностью. Праведный гнев загорелся в его груди. Рыцарь насупился, обнажил меч и гордо выступил из укрытия. Эгберт Филипп, барон Бельвердэйский, не мог допустить, чтобы от посягательств мерзопакостной твари пострадал хотя бы один волосок с головы прелестного невинного создания. О, нет! Ни за что! Никогда!