Непредумышленное

Скользящий Олег

Летняя ролевая

Локация — город, без четверти восемь, с разбегу ныряю в автобус, Представляя, как плотно сомкнулась вокруг маскировочная броня. Я босыми ступнями бездумно топчу разомлевший от солнца глобус, Который топтали с немыслимых пор миллиарды ног до меня. Локация — лето, ветер в загривок, свет вокруг невозможно белый, Чешуйчатой лентой по рельсам скользит электричка к чужим мирам, Сурья-Солнце лениво о здания чешет пушисто-небесное тело, И льется расплавленным золотом день из колото-жженых ран. Локация — счастье, седьмое небо по возможным земным оценкам, Это запах свободы, вплывающий в окна, сводящий котов с ума, По статистике я не такой как все на двадцать четыре процента, И то потому, что к концу подошел мой двадцать четвертый май. Это смена локаций, как калейдоскоп, как колода в руках croupier’a, Это как быть женатым на этой планете, оставив ее вдовой, И я падаю, падаю вниз головой в разогретую стратосферу, Я падаю в небо, взрезая его на четвертой сверхзвуковой. Локация — скорость, от башни — дальше, ведь пули уже проснулись, Они свистят мне всегда одно: «мы догоним тебя, малышшш»… И плыть, не касаясь ногами земли, по артериям узких улиц, Прыжками скользить по поджаристым спинам уютных пустынных крыш… Мои звери боятся земных потерь, любви, теплоты и вальса, Потому что на «раз-два-три» их сердца бьются насмерть и впопыхах, Они с одинаковой скоростью точат ножи, провиант и лясы, И никак не удастся собрать их в себя, как Рубик в своих руках. Локаций не будет, сегодня мне можно пожить, как живут скитальцы. Я смирился с тобой, наблюдателем-тенью

с той стороны теней. Душа добросовестно сохранит твои отпечатки пальцев, Она как зеркало помнит тех, кто рискнул прикоснуться к ней. Локация — строчка, середина главы, день пестрит типографским текстом, Крошатся крыши громадами слов — монологи моих проблем, К сожалению, автор не склонен к пощадам и не привык к протестам, Но я буду жить еще до тех пор, пока вовсе не надоем. Кто-то делает ход, локация — город, опять выходить под пули. Мои звери уже ничего не боятся, кроме моих команд. Я не знаю, какая по счету черта, за которую мы шагнули, Но смею мечтать, что там так же светло, и нескоро придет зима… Даже участь героя неизданных книг по сути — легко принять. Я не существую, я родился в тот миг, когда Мастер открыл тетрадь. Сегодня закончится прошлая жизнь, начнется сто двадцать вторая… Наверное, мне никогда не понять того, кто в меня играет.

Лабиринт

Кто-то невидимый смеялся надо мной из тени. Издевался, преследовал, брал меня на прицел, Пока я бежал по прожженным дотла ступеням Лабиринта-ловушки с добычей в моем лице, Затерянный в миражах колдовских видений, В бесконечном тоннеле без света и тьмы в конце. Коридоры из камня, и горький полынный ветер — Терпкий запах свободы, которой давно уже нет. Он пьян своей манией, он объявил вендетту! Я заперт! Я здесь! Я пытаюсь найти ответ… Его видят убийцы, безумцы, врачи и дети — Все те, кто боится спать, выключая свет. Где-то отзвуки улицы, шум середины лета… И ни шанса из ста в игре кольцевых систем. Кровожадно блестит оскал острием стилета, У кошмара ко мне, должно быть, иммунитет… Он из древнего рода чудовищ, таящихся где-то В шкафах, под кроватями, в сказках и в темноте. Мне до свободы как за тридцать секунд до Марса, Ход мыслей врага — тревожен и необъясним. И зачем я ему? Он смеется шальным паяцем, Говорит: «не из всякой воды ты всплывешь сухим». И твердит о том, что не нужно его бояться. И до боли знакомый голос… Что делать с ним?.. Какой-то невидимый я опять объявил охоту. Какой-то невидимый я смеюсь над самим собой, Над тем, как забавно ступени считает кто-то, Кто опасен по сути, как скрытый в углях огонь. И я играю с огнем — до следующего поворота Сюжета. Пока он еще не понял, кто я такой. Он блуждает кругами по нервному циферблату, И пока лабиринт рассудка похож на бред, Я его контролирую: тело, походку, взгляды, И дышу его воздухом с запахом сигарет… А где-то вдали гремит городским набатом: «It’s all in your head! It’s all in your head! It’s all in your head…»

Кошмары

 Она просыпается среди ночи, по полу шлепает босиком,  Забирается под одеяло ко мне, холодом веет от ног ее: «Брат, мне снятся страшные сны — дурацкий такой ситком, Там я брожу по родным местам, но никто меня не узнает. Какой-то мальчик секатором там вырезает ночной Багдад, Там его ждет в подвале старый мужчина с дробовиком… Братик, прошу, обними меня, спрячь, я не хочу туда, Не хочу обратно, где ночь, война, и пепел, и тлен кругом. Пусть на меня не смотрят больше фары потухших глаз, Хоть бы не видеть, как гнутся от крови листья бурьян-травы, За мной постоянно гоняется врач, в руках у него игла, Ею он делает мертвыми всех, чтоб не лечить живых. Пусть я не буду от мира сего, не от мира людских идей, Больше пусть не ложатся под ноги мне кости, кровь и зола, Я буду птицей в чужих краях, черепахой в морской воде, Буду импалой листья жевать и спасаться от львиных лап. Позволь до утра мне остаться тут. Я боюсь закрывать глаза. А то как одна засыпаю — так словно на грудь мне садится бес. Я тихонько, брат…» Обнимает меня, и приходится ей сказать: «Я не он. Ты убила его год назад. Уже поздно, иди к себе». Вздрогнула, ойкнула, делает вид, что сомнамбула, что спала. Выбирается, хлюпает носом, идет, снова будет всю ночь реветь. Крадется медленно, тихо по плитам, мимо чужих палат Длинными коридорами без дверей…

Колесо

 Я не нравлюсь тем, кто меня читает. В этих строчках нет никакого толка, Только пыль осела на книжных полках, И висит замок на воротах рая. Я не нравлюсь тем, кто вскрывает раны Прежней боли, жарит мне спину взглядом, Только домик мой из камней агата Устоит под бурей и ураганом. Кто-то жаждет мести, соленой, жгучей, И в себе вынашивает под сердцем Тот огонь, что жжет, не дает согреться… Может быть, он вскоре меня получит: Я открыт для пули, бича и стали. Не работаю больше на эту долю — Колесо возмездий, убийств и боли, Потому что мысли и сны устали Все время двигаться по спирали, Возвращаясь к прежним словам, угрозам. Почему я не жалую Эру Пользы: В ней мало места моей морали. В ней просто двигаться по наклонной, Так легко толкать Колесо по кругу, Пачкать голову, мысли, сердца и руки, Разгрызая глотку Любви с Законом. Слишком просто здесь не любить кого-то, Полюбить сложнее — такая штука. Как идти под пули, раскинув руки. Как шагнуть с тринадцатого — к восходу. Оставляя тех, кто читает, помнит, Тех, кто мстит, под сердцем отраву носит. В их рассудке стылая злая осень Гонит пыль и тлен по пустотам комнат. Оставляя не смевших ступить за край. Напевая под нос: «We were born to fly…»

Ностальгия

По временам мне грезится уют Забытого истрепанного рая, Где мы взахлеб читали Макса Фрая, И из окна смотрели на салют… Где умирали, в чью-то жизнь играя, И знали, что друзей не предают. Я возвращаюсь, от себя устав, И память, отдаваясь легкой болью, Ласкает сердце кисточкой собольей, Когда я погружаюсь в кенотаф, Где серебро, осиновые колья, И теплая, живая темнота. Передо мной заброшенный архив. Избитые, проигранные гаммы Из памяти сгибают оригами, Где так нелепы первые штрихи Лучей пятиконечной пентаграммы, И крестик-анх в шкатулке из ольхи. Где «Эры Водолея» белый чай Толкает в кровоток сердечный клапан. В суицидальные ласкающие лапы Бросались, наспех сердце очертя. И солнце на двоих — настольной лампой, Для нас, смешных и яростных чертят. В стихах несли фантастику и правду, И рифмы отдавались легким бредом. На фразы разбирали Кастанеду, Цитировали Олди и Лавкрафта. Нам кубик «магги» в кружке был обедом, И было вечным будущее «завтра». Купались в ощущениях тревоги, И в тестах Роршаха разгадывали кляксы, Легко и просто срок прожить авансом, В том доме, где когда-то жили боги… И запах книжек, талька и пластмассы — Приюта бесшабашно-одиноких… …Я в капище забытых преступлений, Где память пахнет горьким нафталином… Стою на старых брошенных руинах Изменником, явившимся с повинной. Среди погасших прожитых видений… Без глупых слез и лишних сожалений. Вокруг — обломки детской колыбели, Мы просто выросли из нас. Не уцелели.

Игра на выживание

Кличет за бортом ночная птица, Холодно, душно, спешу на пристань, Где, неспособный в меня влюбиться, Плачет Пьеро над моей душой. Девочка, столько еще сюжетов… Бьется о камни седьмое лето, Кистью, как кончиком сигареты, Пишешь, что все будет хорошо. Я искушаюсь тебе поверить, Видишь, распахнуты настежь двери, Видишь — за ними кошмарным зверем Прячется новый грядущий год… Девочка, некогда зря бояться, Зверя иглой насади на пяльца, Нам уже выплачено авансом Все, что когда-то произойдет. Верить словам и любить словами, В мире, погрязшем в осенней гамме, В море, расчерченном островами, Сдав на поруки свою беду, Девочка, крепче держись за мачту, Страшно, но мы не могли иначе, Я тебя сердцем укрою, спрячу В яркую, солнечную слюду. Некуда больше исчезнуть, деться, В звездное марево, в поднебесье. Мир новорожденный сух и пресен, Плачет, смеется, иди, встречай… Только погоня в ногах и легких, Воздух отравлен и путь нелегкий, Наши дела ну не то, чтоб плохи… Только на ужин — остывший чай. Нам суждено окунаться в небо, завтракать манкой и свежим хлебом, и удивляться такому бреду, как нерастраченная судьба. Девочка, сколько еще ступеней, где мы проснемся: в Париже, в Вене? в недрах распахнутой настежь темы, тающей сахаром на губах. Завербовал в полосу препятствий Ящик Пандоры, открытый наспех, В салочки, словно в четвертом классе — Если осалят, то лишь свинцом. Нервы — непрочные бриллианты, Так повяжи мне на шею бантик, Синеволосая фея банды С кукольным, трогательным лицом. Девочка, я ничего не значу, Я так давно ни о чем не плачу, Солнечный, робкий весенний зайчик Бьюсь, разбиваясь, в твое стекло. Шутят страницы легко и колко, Остерегайся, вокруг иголки… Выстрел. Фарфоровые осколки. Сердце по пальцам в камин стекло. Стоит ли биться, влюбляться, злиться, Фениксом, бабочкой воплотиться, Что по сюжету должно случиться — Нами завещан один итог. В сказке печальная пантомима, Девочка, стоит ли быть любимой?.. Это уходят, проходят мимо, Все, кто закончить игру не смог. Жизнь обрывая на середине, Красный цветок догорел в камине, И я засыпаю, глотая смог, Псом Артемоном у ног Мальвины.

03.10.09

Фанфик

 Мы с тобой не живем сейчас, рассчитывая на «потом», мы с тобой сочиняем дом наших мыслей — смешных чертят, и если туда войдет кошка — это будет не просто дом, это будет наш храм со своим уставом, где вместо молитвы «люблю тебя». Только храм ведь не наш, чужой, а в нашем сердце — зола костра, побудь сегодня собой, моя переменчивая сестра, я тебе не брат, а всего лишь предлог, я твой здравый смысл или злой обман — и когда я сам по себе, я практически сам себе бог, а с тобой — послушно монеткой укладываюсь в карман, вот увидишь — я метко падаю на ребро, лишая тебя возможности выбирать между правдами, снами, моим и твоим добром, и ты смеешься, когда я плачу в твою тетрадь. Только небо опять сегодня — тяжелое, как вина, и нет мыслей, и влом писать, и страшнее сны, и если сядем сочинять их жизнь — ты прекрасно знаешь сама, что с ними сегодня случится что-то гораздо хуже весны, а они ведь жить хотят и хотят, чтобы было просто, чтобы жизнь их сводилась к обычному, как у всех, и не надо им наших глав, и чтобы было всегда серьезно, им не нужно побед, им бы — небо синее, солнце и детский смех, и чтоб дни превратились в будни, ругаться в булочной и ночью спать, и бездельем маяться, верить прогнозам, стряхивать с простыней песок, чтобы не приходилось опасливо вздергиваться опять, когда у кого-то рядом лопнуло колесо. Мы-то знаем с тобой, что им сейчас — только насыпь, гранит и тлен, что они не встречались, не обращались на «ты» и не узнают друг друга в лицо, но когда после праха последней главы нет сил подняться с колен, когда давит на грудь рукописное уныние подлецов, последние мысли приходят о том, что это — искусство зрячих, что хочется плакать, любить, любя, а от смерти — протяжно выть, но первой мыслью всегда будет та, что хочется все иначе, чтобы у них было все так хорошо, как только и может быть. Их сочинили боги, сестричка, их право вести расчет, заполнять табло, раздавать призы мыслями, голосами… но сейчас, когда можно смело нечетом править чет… клавиатура, четыре утра, монитор… «давай станем богами сами»… Тебя тянет к романтике, как всегда, но я от нее привит, дай им шанс самим осознать, что живы и снова лето, и пусть этот очерк не стоит гроша и вовсе не знаменит, но давай напишем, как было иначе, и просто поверим в это. Давай у них будет все хорошо, но не сразу — так легче верить, пускай совершают ошибки, ссорятся, и напасти на их пути… тогда можно будет тайком свой устав внести за чужие двери. Только так мы сумеем построить свой дом и вместе в него войти.

Сфинкс

не ищи меня, не зови меня, я сырым туманом к тебе приду, ненадежным льдом на твою беду, львом, воссозданным из огня. ты меня шепчи и в подушку плачь, я ведь вдребезги твой разобью мирок, я орлом на твой прилечу порог, незнакомый, изменчивый твой палач. не иди ко мне, не маши платком, я ведь был когда-то горяч и смел, и давно, в твоем позабытом сне я был туром, вскормленным кипятком. не давай имен и не обличай, не зови на свой подостывший чай, если я пришел — не иди встречать, заплутавшего палача. я ведь сам себе раб и господин, и четыре сердца в моей груди, не сумею вовремя предупредить, что такой один. если вдруг явлюсь тебе, словно жив, если пустишь в дом, будешь суп варить, я молю, не проси меня говорить, доверяясь старой привычной лжи. из вопросов мой состоит язык, из загадок — кровь, из ответов — кость, в четырех обличьях усталый гость: человек, орел, капский лев и бык. не спасай меня, ведь на мне печать, ты добра, у тебя даже есть душа… если хочешь дальше легко дышать, то позволь молчать.

Вестник

Отвори мне, родная, несу тебе весть — Технологию жизни на желтых листах. Только тихо: шпионы засели в кустах, Они знают, чего стоит правда и честь, Они думают, мы затеваем войну, Они верят, что мы заодно до конца, Что у нас злые маски и пули в сердцах. Что им знать? Нас они никогда не поймут. Мы как Бонни и Клайд — неплохой пасьянс, Но уж слишком трагичная кода в конце, Нам и кровь не к лицу, разве что на лице, Черный траурный бархат и белый фаянс… Я принес тебе блок пожелтевших страниц, В них немного о том, что случится вчера. Как наступит рассвет в пять часов до утра, Мы пожалуем в общество самоубийц, И наш мир никогда ни за что не умрет, Даже завтра, когда догорят города, Когда наши мосты будет плавить вода, Мы как Дейл и Чип с громким криком «Вперед!» Вместо «Save Our Souls» всех спасать полетим, Это просто, Пьеретта, рубеж не-возврата. Надо только дождаться посмертного «Снято!» — И вокруг микрофоны, картон, пластилин… Ты снова забыла в гримерной тетрадь. Прочти свой сценарий. Нам завтра играть.

Вступительное слово

Привет. Лучом на стекле рисуя Твой контур, коснусь тебя строчкой. Меня нет. Я не существую. Это я знаю точно. Я выдумка. Выкидыш ломкого почерка, Росток из молитвы, отклик на шепот, Ночью, в подушку, меня выплакали, Выжали из междустрочия, Из белых на черном клавиш, из струн гитары, Я никогда не рождался. Меня Никогда не трогали санитары И акушерки. Мой первый звук Был словом «спасибо», Громко сказанным вслух. Я не знаю, кем стать могли бы Мои прежние ломкие образы, но они Не дожили до воплощения. Обостряются ощущения, Это либо живая сила, либо… Я тебе благодарен, либэ. Меня никогда не касался ветер, Не насиловала любовь, не грызла совесть, Меня еще нет толком на этом свете Однако, я чувствую, что я есть. И знаю, чем закончится эта повесть. Не думай, не жалуюсь, не хочу обидеть, Мне не нужен воздух, не нужен простор океана. Просто было бы любопытно Увидеть, Что там — на другом берегу экрана…