Непредумышленное

Скользящий Олег

Джек-из-Тени

По мотивам одноименного произведения Р.Желязны

Я зову тебя «Джеком-из-Тени». Хотя это неверно в принципе. Я не знаю, какие законы природы тебя привели на мою беду. Я же спятивший и отчаянный, несвободный, а ночь все твердит своё: «Уж если оставил открытой дверь, принимай живущих в твоем Аду». Я зову тебя Джеком-из-Тени. Это прозвище не из прихоти, Когда небо серой накроет нас, ты будешь стоять в конце концов. Ты повсюду: в воздухе и воде, от тебя не скрыться и не уйти, Потому что в твоем лице почему-то я вижу только свое лицо. Я зову тебя Джеком-из-Тени. Неосознанно, бессознательно, Ты идешь тайфунами по земле и с ходу берешь мой горячий след. У порогов надо рассыпать соль, в темноте подвальной укрыться, но Темнота — это ты, как и всё, что, рыча, ползет из нее на свет. У тебя, Джек-из-Тени, все не как у людей. Обаяние от лукавого, Шахта лифта в черных колодцах глаз и язык острей журналюг пера, Ты бессовестный и безжалостный полубог. Не хватает малого: Теплый свет, собеседник из расы живых и треп до шести утра. Я тебя не зову. Приходишь без стука, садишься на край постели. Не знаю, за что сумасшедший октябрь карает меня так строго. Я давно догадался о том, кем ты был, и кто ты на самом деле. Коса из тумана и пепла планет стоит за моим порогом…

Касыда

Нуаде (Темному принцу эльфов)

Кроме заревом бесцветным, кроме ветром выть по свету, Кроме быть водой и снегом. Если б можно было быть… Снова быть живым, речистым, снова биться гордой птицей, Силой воли уклониться от предсказанной судьбы. Если б можно — все обратно, на полотнах стынут пятна, Между проблесками злата — тусклый свет, проклятье ли? Не вставая

на колени, не прощая оскорблений, Только зная, что последний, горько выть из-под земли. А война прошла задаром, отстрекала колким жаром, Не покажет точка в карте, сколько вынесли потерь. После стольких битв жестоких ты остался одиноким. Побежденный вождь убогих, что ты чувствуешь теперь? Я спускаюсь в подземелья, как шальное приведенье, Среди вязких отражений — кто ты, Принц? Оживший Миф? Ты был создан для настроя отрицательным героем. Персонажем. Что построил — уничтожено людьми. Мы с тобой из разных сказок. Остроухий, желтоглазый, Я тебя запомнил сразу. Даром, точно, что злодей. Я к тебе. Нет, я не драться. Да, по делу, не пугайся. Как-то некуда деваться от богов и от людей… Я пришел к тебе на плаху с интересом и без страха — Вырвать семечко из праха, закопать и прорастить. Металлические книги режут пальцы, дробят блики, В них представлены улики, что здесь нечего ловить. Не шучу. Темнеет скоро… Реформатор? Я не спорю. Не смотри с таким укором. Я не дьявол и не бог. Просто сказка завершилась. Точка в ней острее шила. Мы ее уже прожили… Мое имя? Эпилог.

Времена года

 Темнота опускается раньше шести, Вьются хлопья снежинок как белая моль, Ветер северный, в сердце — холодная боль, И она мне мерещится там — впереди… Она носит зеленый, смеется не в такт, Она пахнет мимозами и молоком, Ее волосы темные, как шоколад, Она любит любого, кто был с ней знаком. Она нежная, как нераскрывшейся лист, И смеется над чувствами робких юнцов, Прилетают грачи на ее тонкий свист, И тепло ее солнца ласкает лицо. Ночь сдается без боя, и хочется жить. Ее имя — Весна. Я хочу ею быть… Стук капели — как дробью в болящий висок, Запах свежий земли, как разрытых могил, Я не знаю таких, кто меня не любил, Но любовь из меня выжимают, как сок. Она скоро придет — она где-то вдали, Она жаркая, как чаровница греха, Она снова танцует в песчаной пыли, И ее не воспеть в непорочных стихах. Золотая блондинка, корица в глазах, Тополиного пуха нежнее она, Татуирует солнце ее на телах, И становится теплой морская волна. Ночь, студенты, гитара, влюбленная прыть… Ее Летом зовут. Я хочу ею быть… Душит жар, не хватает воды и дождя, Словно ведьму, отправили тлеть на костер, Словно призрак пустыни свой плащ распростер, И мечусь, как в бреду, будто гриппом больна… Слышу шаг ее легкий, и жду, не дыша, Она рыжая, в мелких веснушках лицо, Палых листьев пласты под ногами шуршат, Мята ветра свежее любых леденцов. Она пахнет грибами, смолой и хвоей, Рюкзаками, тетрадями, первым звонком, Плечи кутает в дождь и пророчит покой, И в общаге с балкона дымит табаком. Равноденствие, солнцу придется остыть… Осень — имя ее. Я хочу ею быть… Терпкость листьев опавших пьянит, как вино, Словно мир превратился в огромный бардак, Лужи, слякоть, и если продолжится так, То опять обостренья, заложенный нос… Она тихо идет, никуда не спеша, Ее кудри белы и в глазах стылый лед, Отдается неслышно ее легкий шаг, Каждый знает, когда она произойдет. Она шепотом слов убаюкает мир, Она белая мама медведей, сурков, Загоняет людей по приютам квартир, Зажигает звезду, подгоняет волхвов. Ее можно принять и нельзя объяснить… Называют Зимой. Я хочу ею быть…

Для Cellofun по ее оригинальному замыслу.

6.09.09.

Темнота

 Он опять зажигает свет во всем доме сразу, Борется с дрожью, курит по пачке в сутки. Она надвигается — липкая, как зараза, Она наполняет каждую мысль и фразу, Когда сумерки гасят свет, ему снова жутко. Нечем дышать — опять наступает вечер. Он давно не выходит после восьми наружу, Потому что страх ложится ему на плечи, Страх ломает его, деформирует и калечит, До тошноты пространство его кружит. Психологи говорят, это все — нервы, Тишина давит в уши, пьет из него силы. Он глотает таблетки, расходует все резервы, Он в очереди героев идет первым, Чтоб хотя бы сегодня фобия отпустила. Гаснут лампочки — он добьется своей цели. Кровь под кожей стынет коркой живой магмы, Темнота заплывает в окна, сочится в щели, Темнота его травит едким густым хмелем, Душит холодным комом под диафрагмой. Темнота собирает по полкам ингредиенты, За бесценок связные мысли его потратив, Целует в спину твердым стволом «беретты», Наизнанку выворачивает предметы, Тянет костлявые руки из-под кровати. Он боится дышать, оставаясь к лицу с теми, Кто сжимают его, держат тугой хваткой, Когда мрак нефтяной сгущает свои тени, Темнота взрывается всполохами видений, Выгорает цветными узорами на сетчатке. Из углов начинают сочится огней стайки, Вокруг искаженные мукой и злом лица, Безумие крутит в мозгу миражей гайки, И где-то в болоте сознания плачет чайка Отрывистым горьким смехом самоубийцы. Он вжимается в стену спиной тяжело, липко, Бьется во власти скручивающих дисморфий, Не отличая подлинность от фальшивки… Трафареты вещей — формочки для отливки. Он кусает губы и, не мигая, смотрит… Темнота к нему ластится, жуткая как паук, Впрыскивает под кожу густой клей, Он с большим трудом держится начеку, Ведь страх рисует фарами по потолку Ряд виселиц вместо уличных фонарей. Темнота постепенно ворует его дыхание, Берет над ним власть эта черная злая сила, Он же знает, что давно уже без сознания, А она наблюдает немигающими глазами, Он почти мечтает — только бы отпустило!.. Оставив внутри на сердце ожог саднящий, Темнота из его дыхания вьет сольфеджио, Краем глаза ловя сонмы теней скользящих Ощущает себя внезапно живым, сидящим В кругу полуразрушенного стоунхеджа. Потому что за стеклами всего на один оттенок Небо светлее, чем было на вечность раньше, Тени спешно уходят, сворачивают арену, И снова вокруг лишь пол, потолок и стены, Он дышит взахлеб, не зная, что делать дальше. Умываясь, прорываясь сквозь сумрак серый, Возвращаясь в реальность, опаздывает на работу… Психологам больше не будет вообще верить, Каждый сам побеждает в бою своего зверя. Только он вот по-прежнему мается отчего-то… Нервы, бывает, стыдно дрожать цыпленком, Убеждает себя, страх отогнать пытаясь… Он давно уже не помнил себя ребенком. Лишь глаза двойника живой нефтяной пленкой Наблюдают за ним из зеркала, улыбаясь.

Персонажи

— Радуйтесь. И в трагических концах есть свое величие. Они заставляют задуматься оставшихся в живых. — Что же в этом величественного? Стыдно убивать героев, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных. Евгений Шварц. «Обыкновенное чудо».

…Кто мне поверит, что ноша невыносима? Когда более слабый страдает по воле сильных, Когда вместо сердца в груди перестук металла И опять на страницах брызги, и цвет их — алый… Что мне осталось ночью… кричать в подушку? Ослепи меня, отче! Прошу, заложи мне уши! Чтобы не видеть их лиц, их тяжелых взглядов, Они же — навылет! Они же под кожу — ядом Вонзают мне в сердце жала свои прямые, И впору кричать: «Отче! Прошу, прими их!» Пусть плоть исклюют вороны, изжарят черти, Я убивал их, отче! Я предавал их смерти! Я любил их, отче, оттого все так рвется в клочья! Оттого вместо рыка — вой, вместо крови — щелочь, Я терял их, отче, сплетая слова простые, Они не безгрешны, но, отче, прошу, прости их! Люби их, как я бы мог, пусть невыносимо. Я убил их жестоко. А воскресить не в силах. Приласкай их, как я не смог, но всегда пытался, Ты увидишь, они будут славными, я старался. Я старался их сделать лучше и ярче прочих И я же убил их. Я сделал их жизнь короче. Ты их обогрей, пусть они будут знать, что живы, Пусть они никогда не станут тебе чужими! Пусть о них сочиняют сказки пофантастичней, Пусть они побыстрее забудут о доле птичьей И меня забудут, я им все равно — предатель. Такова моя роль. Не убийца. Лишь их создатель. Это я скормил их сценарию приключений. Пощади их, отче! Избавь от своих мучений! Забери их с собой, пусть в другого вонзают шпаги. Пусть станут чуть большим, чем строчками на бумаге. Пусть оставят меня, чтоб не чувствовал их ладоней, Не слышал, как снова на улице кто-то стонет. Я взвалил на себя вину и с тех пор таскаю. Я люблю их, отче! Поэтому отпускаю. Я прощу врагов, брошу пить и отдам все займы, Чтоб еще хоть раз без вины заглянуть в глаза им…

Непредумышленное

Она хрипло дышит холодным ветром, молодая, глупая, чуть живая, Говорит мне: «Я погубила лето! Ты бы знал, как я это переживаю! Я его разрЕзала птичьим клином, зацепила дробью последних яблок, Отравила хмелем и нафталином, и вот если бы это исправить, я бы Изменила к черту своим привычкам, я б сидела дома и грелась чаем, Расплела растрепанные косички, перестала плакать над мелочами, Я б его любила как раньше, робко, а оно, смеясь беззаботно, южно, Обнимало всех тополиным хлопком. Ничего мне, кроме него, не нужно… Ведь оно абсентом сжигало глотку, распускалось жаром в груди, сияло, А вот я, беспросветная идиотка, наступив — его раздавила, смяла, И иду тайфунами преисподней при плохой игре и плохой погоде То в парче, то в рубище, то в исподнем, хоть наряды эти давно не в моде, Да и мне ли мода, худой бродяге — становлюсь сезонной чужой добычей, Букварями, армией и общагой, ОРЗ, бронхитом и гриппом птичьим, Скорпионьим ядом, шальным паяцем, истеричной Девой в дешевом гриме, На моих Весах — разве что кататься, впрочем, сдать отчеты необходимо… Умоляю, верни это лето, боже, здесь же холодно даже дышать ночами, А ему, убитому, каково же: под крестом в земле за седьмой печатью? Уступи разок своему порядку, подари хоть ложку небесной манны…» И духи ее пахнут фруктово-сладким, и полны каштанов ее карманы, Она их, волнуясь, сминает в крошку, отчего в округе желтеют травы. Только я говорю ей, моей хорошей, что уже ничего не могу исправить. Ну такая традиция, что поделать — лето положено убивать ей… …И я вижу вдруг, как она холодеет, как ржавеет золото ее платья, Смотрю, не в силах себе поверить, как с нее, трясущейся крупной дрожью, Облетают листья, а, может, перья, или даже вовсе — чешуйки кожи, Как она, обнаженная до аорты, до предсердий — спелых гроздей рябины, Вылетает в ночь, ни живой, ни мертвой, исходя на город соленым ливнем. Моросит за окнами третьи сутки. Я не бог. Скорее — бездарный автор, Но она мне прощала любые шутки, лишь теперь рискнув проявить характер. …Выхожу в печаль ее ледяную, не забыв про зонтик и сигареты. Просто я люблю ее. И ревную. И она каждый год убивает лето.

Сказочник

Все на «С», кроме предлогов

Сочиняются смыслы струнами, Строчки столбиком сочетаются, Слишком смутно сейчас, суетно, Создающим страдать станется, Сном сегодняшним существующий, Я, свободой своей скованный, Стерегу справедливость сущего Сердцем ситцевым, стилизованным. Сумасшедшим бы слыть сюжетником, Странных сказок стихи складывать, Станут сразу смирней скептики Смыслов скрытые сны сглатывать. Сочиню сорок семь стасимов, Со сверхновой своей скоростью, Счастье с сердцем сошью связями Строгих санкций своей совести. А сказания станут сагами, Слухов сети спрядут сложности, Станут слышными. И под стягами Стрелы сломятся, сабли сложатся. Страха сонные соглядатаи Смоют сажу — следы стрельбища, Станет смерть серебра статуей, Сочиненная смертным светочем. Сказка сложится в счастье сытое. Сны стрекозами собираются, Серым сумраком Сомы скрытые, Силуэты со мной сближаются… …Стикс снегами согрет стылыми, К свету солнца спешат, слетаются Стаи севера, серокрылые. Сродниться бы с ними, сплавиться, Скользить на сверхзвуке сущностью, Сердцу — свежей свободы снадобье, Серпантином судьбу скручивать, Стать сгоревшими саламандрами, Стать случайностью, совпадением, Сильфов сагой, сирен сонатами, Состояний и свойств сведением, В Стержне смысла сочить стигматами… Станем стимулом, станем следствием, Станем страстью и снов страхами, Станет смутное соответствием, Слезы — смехом, а соль — сахаром… Сон слетает, сухой, скомканный, Сердце сталью свело, стимуляторы… Слышу — скорбно свистит «скорая» Спеленали, спасли, спрятали Слуги строгой судьбы, сторукие. Слишком слабые, слишком смертные… Серебристым скользят сумраком Серокрылые стаи севера… Снег, среда, серый стол и скоропись, Скучный сквер, секретарша с сумками, Стать со смыслами бы синхронностью, Сны скитальцев смотреть сутками… Странный стрелочник, скукой скомканный, Ставки ставятся на семигранники. Спит синица, сопит, сонная — Суррогат серокрылых странников. Сны сбываются, стрекот слышится, Стаи серые с сердцем судятся, Словно нам суждено свидеться… Сказка — скажется. Счастье сбудется.

Осеннее

Птичьи стаи рассыпались по облакам. Наступившее время ветров и туманов Боевыми снарядами спелых каштанов В спину лету — чтоб сразу и наверняка. Листьев шелест предсмертный мешает уснуть. Ночь у дня без борьбы отбивает часы. И Фемида, что раньше держала Весы, Скорпионово жало вонзает мне в грудь. Изменил расписание летний фонтан, Стал холодным, совсем на себя не похож, Я по лужам иду, и свихнувшийся дождь Бьет тяжелый хардкор в перепонки зонта. Сонный сумрак с утра — губернатор окраин, И простуда мне колет инъекцию жара. Нужно выкопать астры, лисички пожарить, А в такую погоду хороший хозяин… И не видно сквозь тучи небесную просинь А ведь вроде вчера — по траве босиком. Я из лета вернусь, вскипячу молоко И включу ДДТ, про «Последнюю Осень».

Снежное

Наверное, мы небожители из отмеченных — От пожара Вселенной на тучах лежит зола, И хлопьями пепла кружимся в бесконечности, А может, мы просто остатки чужого вечера, И нас кто-то стряхивает крошками со стола. Мы отправляемся — с рождения и до прохожего, Из безначалья в последний пустынный путь, Когда небо просить положено по-хорошему, Сыплемся вниз соленым холодным крошевом В глупой надежде обнять хоть кого-нибудь. Не знаю, кем должны были стать до смерти, Но если не брать у времени дней взаймы, Мы стали чужой мечтой о горячем лете, Подарками к Рождеству в ледяном конверте, Секундами льдинок в песочных часах зимы. Нас ветер плетет узлами, свивает в косы, Как озорной, но добрый земной божок. Закончим наш путь, когда отойдут морозы, Когда кончатся к небу истрепанные вопросы, И когда чей-то мальчик скатает меня в снежок.

О любви

 Над макушкой небо расколото, как корыто, И массы туч на нем тяжелее тонны. Его зрачки так широко раскрыты, Словно в глаза закапали белладонну, Он расчетлив, упрям и смел, как другие Овны, И ты у него, как змея, на груди пригрета, Он кисло-сладкий колючий лесной крыжовник, За щекой леденцами прячет осколки лета. Все инъекции против него — плацебо, Музы пели, что он герой, а молва чернила… Его глаза отражают ночное небо, Впитывают темно-кобальтовые чернила. Шестеренки мелют века на простые числа. Ты мечтаешь ему присниться, неслышно, робко, А он машинально зипует архивы мыслей И выращивает стихи в черепной коробке. Монетки звенят мотивами Тарантино. С ним смеется всегда легко, говорится гладко, Его любовь на пожизненном карантине, Чтобы понять его, пришлось поменять раскладку. У него затяжной роман с несчастливой кодой, Тебе бы лето, он ставит на лед и зиму. Он — твоя доза страшной живой свободы. Твой личный аналог общей анестезии. Он тебя поёт, ты его по ночам неволишь, Он тебя заражает своей бесшабашной форой, И времени на поцелуй у тебя всего лишь — Промежуток между красками светофора. У его купидонов — пули, и бьют навылет. Но как только хватаешь за хвост эту злую долю — Он рассыпается облачком мокрой пыли, Щемящим, терпким запахом канифоли. Тебе бы его кричать, а не птицей биться, Тебе бы с его щеки слизнуть сок черешни… Но когда ему в прошлый раз повезло влюбиться, То живущие позавидовали умершим. Ты больна им. Все в черно-розовом колорите. Непохоже ведь, что тебя так жестоко сглазили. Зарывайся лицом в его теплый колючий свитер. И не бойся. Любовь будет быстрой… как эвтаназия.