Нерозначники
Шрифт:
Это когда раздумаешься, и впрямь так подумать можно, а по правде сказать, мудрость эта великая.
И сразу же, слышь-ка, после свадьбы приметка появилась, что и правда всё хорошо будет. С плишками Тали и Ильи сокровенная тайность происходить стала. У синички кой-какие пёрышки в охвостии выпали, а вместо них... воробьиные перья пробились. Чудно. Сама даже не скажет, как такое случилось. В один из дней глянула за спину, а хвостишка наполовину караковый. И у воробушка хвост переменился. У него и вовсе, может, одно перо воробьиное осталось...
Так вот переродятся друг в дружку, а потом и вовсе могут всякими разными птахами становиться,
* * *
Весна с тёплыми солнечными лучиками на Суленгу пришла. Окинула окресы весёлым глазком да и погнала Стыню с Путергой в северные края. Те так напугались, что еле-еле успели чемоданы собрать. И давай улепётывать -- только их и видели. А Весна пошла, пошла гордая и смешливая по лесам и полям. Где пройдёт, там от снега и следа нет и всякое семечко ото сна пробуждается.
Да и везде снег осел, набух от влаги, в распадках зажурчали ручьи, прободая в сугробах глубокие борозды. На припёках появились большие проталины. И лес ожил от свадебных песен счастливых птиц. Малые птахи от радости щебечут, заливаются, на разные голосишки песни распевают.
Весна речке что-то там шепнула ласковое, та и заворочалась в берегах. Поднатужилась и давай ломать толстые льдины, и погнала их, друг с дружкой сталкивая. Сначала малые пластушины сглотила, а потом и большие раздробила и в серёдку отправила. Оттого и толстеть и брунеть стала. Так набухла, что из берегов выползла и покатила по пойменным лугам, между деревьями петляя.
Какое деревцо на яру подмоет, тотчас же и поволокла за собой. Покрутит в водоворотах, а проглотить не может: не льдина всё-таки, так просто не слопаешь.
Всякая жизнь стала просыпаться вокруг, и Елим пришёл Настю с детьми будить. Заглянул в берлогу, а они сонные ворочаются и уже не крепко спят, а всё равно не встают. Посмеялся Елим с доброго сердца и за дело принялся...
И снится Насте сон, будто берложка, в которой она с Миклушей и Макаркой спит, вдруг большать взялась. Растёт, ширится и вот уже вроде пещеры -- эдак вымахнуть! Стены и потолочина каменные, а пол отчего-то, как в избе, деревянной рейкой выстелен. Вдруг и вовсе всё как в избе стало. И видит Настя: сама она на большой кровати лежит, подушка под головой, одеяло пуховое цветастое на ней -- всё, как полагается. Рядышком кровати поменьше, и на них Миклуша с Макаркой спят. На головах у них чепчики повязаны. У Макарки задние лапы из-под скомканного одеяла выглядывают, а подушка в сторонке валяется.
И тут Елим в комнату торопко заходит, прям чуть ли не забегает впопыхах и на ухвате огромный чугунок тартает. Бухнул его на стол, точно тяжесть великую сбросил, пот со лба вытер и говорит будто бы грозно:
– - Ишь, только бы спать! А тут бегай, добывай пропитание...
– - и сразу опять в дверях скрылся.
Сколько-то его не было, опять появляется. В руках бочонок пузатый держит, несёт его Елим, надрывается. На глазок, пуда два в нём, не меньше. Потом ещё кулей да свёртков каких-то нанёс. Сплошь по большому столу всякую всячину разложил, так что и чистого места на столешнице не осталось. Поглядел со стороны довольнёхонько, огладил бороду и к Макарке подошёл. Щёлкнул его по носу и пятку неприкрытую пощекотал. Медвежонок посопел
– - Эх-ма, только бы спать... Это ж надо, столь дрыхнуть!..
– - посмеялся старик.
К Миклуше подошёл, а у неё подушка -- весь пух наружу лезет. Истрепала, верно, зубами, пока спала. Погладил её Елим по головке и к Насте привернул. Полюбовался дочерью своей и говорит ласково:
– - Просыпайся, Настён, весна сонных не любит.
Тут Настя и проснулась. Видит: никакой избы нет, а в берложке она, и Макарка с Миклушей по бокам. Тоже проснулись, ворочаются. Потянулась Настя спросонья затёкшими лапами, зевнула да так и замерла сраззяву, запах съестного почуяв. И Миклуша заёрзала возле маминого бока, задышала торопко, с жадностью вздрагивая чутким носом.
– - Мама, мёдом пахнет?.. -- нерешительно спросила она.
А Настя молчит, в толк не возьмёт, откуда тут еде взяться.
Макарка подобрался весь и уже к выходу полез. Настя его лапой поддела, а он когтями в землю вцепился да закричит:
– - Ну, мама, там же каша! Овсяная! Я есть хочу!
Настя его насилу удержала -- большой уже, второй год пошёл, -- шлёпнула и говорит шёпотом:
– - Я первая пойду. А вы тихо сидите, пока не позову.
Из берложки сторожко выбралась и сразу же чудное увидела: на проталине еловый лапник густо навален, и так высоко, что вроде шалашика получилась. От него запах и идёт. Настя оглянулась вокруг, постояла сколько-то, прислушиваясь и вбирая запахи со всех сторон, да и давай разбрасывать еловые ветки в разные стороны. Так и решила, что и впрямь Елим приходил и поесть невпроед наготовил. Думала-то, что только сверху чуть прикрыто, а дальше -- всё еда, но пока притайника достигла, прямо вспотела.
Добралась-то добралась, а когда глянула, то чуть не расплакалась: вовсе и не много всего, так, на один зубок положить. Мёду -- какой там бочонок в два пуда!
– - туесок маленький. Ну, может, по тарелке на нос и достанется. И казанок с кашей невеликий -- но вот на диво!
– - теплый ещё... В кулях по яблоку и по груше. Булочки, печенье... Словом, всего понемногу. И мясца нету -- поберёг, верно, Елим Настю с детьми. Что и говорить, какая у медведей после зимы в брюхе крепость? То-то и оно, с непривычки налопаются, и жди беды.
Однако Настя давно в эти сны верить перестала. Взрослая уже. Сколь уже примечала: обман всё. Особенно если с пустым брюхом спать лечь. И в эту зиму -- чего только не снилось! В один сон Настя ажно целого лося съела.
Позвала медведица детей, а сама есть не стала, села в сторонке... и загрустила вдруг. Вроде бы радоваться: тепло, солнышко пригревает, птахи со всех сторон заливаются, медвежата вон как охминачивают! Только за ушами трещит. А у Насти неспокойно на сердце, так и почуяла, что Елима не увидит.
Еле дождалась, когда медвежата смахнут всё до крошки, да так и кинулась с детьми в Забродки. Прибежала в деревню обессиленная, тут-то дом и увидела... Стёкла на окнах выбиты и дверь с петель сорвана...
Поняла всё, конечно, потом на яру и могилку отыскала... Долгонько она на бугорке лежала, плакала и выла страшно. Насилу уж собралась и за Красные камни увела детей.
Перемогала, что и говорить, очень тяжело. Через неделю только есть начала, и то лишь из-за того, что за Миклушу с Макаркой испугалась. Те словно сиротинки при матери остались. Да и Елим поберёг дочерь свою, сказал ей во сне утешительные слова.