Нерозначники
Шрифт:
Лукерья и Ма-Мар видят: дело серьёзное. В снах верши обмана не бывает. Если что привиделось, то неспуста. Спросили у него всякую подробность, а потом Ма-Мар и присоветовал.
– - Надо, -- говорит, -- в вещунье посмотреть. Может, в ней Талин сон есть. Бывает, что с него всё и начинается. Тогда уж Переплёт сон этот непременно в книгу свою кладёт. А если и не записывает, так у него такая забава, вроде издёвки: он сон этот, когда тот уже сбыться не может, снова человеку показывает: вот, дескать, такие дела...
Лукерья поморщилась, очень уж ей не хотелось вещуньи касаться. Да чего уж там, если дело не терпит. Не к верховным же в такую даль лететь... А тут под рукой.
Принесли вещунью. Ма-Мар сам и запросил, чтобы та сон
И впрямь сон, по-вещуньи, второй раз явился (первого в книге не оказалось, потому как до гадалки явился). Это уж, когда Тале будто бы за сорок лет пошло. Посмотрели обережники сновидение, да ещё то место ухватили, где Таля ото сна пробудилась.
Проснулась она, растерянная, и сразу же к мужу сунулась. Глянула и враз отшатилась, точно что страшное узрела... Да так с открытыми глазами и осталась лежать. Дальше уж верши смотреть не стали.
Понравился жених вершам, что и говорить. И статен, и на лицо пригожий. Лукерья его сразу к Тале в мыслях приставила -- пара на загляденье. Да и то сказать, может, и лучше есть, а только, как глянешь, всякое сомнение исчезает: друг для дружки они родились.
Сама Лукерья и схотела к верховным доглядателям слетать и узнать всё точнёхонько: кто такой, да прошлое какое, да где искать следует, а главное, у какой обережнице под приглядом состоит.
– - Только ты там не сказывай, -- упредил Ма-Мар, -- что у вещуньи узнали. Вдруг не поймут...
За себя, небось, испугался...
Однако зря, конечно, спопахнулся: всё ладненько прошло. Недолго Лукерья в верховьях и пробыла, а вернулась весёлая и спокойная. Так и сияла, пока про Илью рассказывала (так нерозначника Тали зовут -- а ведь и она отчего-то его Ильёй звать стала...).
Илья и вправду жених справный оказался. И смелый, и мужественный, не кышливый какой. Лыжами этими занимается, с которыми по горам снежным носятся. Да и вообще всякий спорт привечает. А оно ведь с искону известно: в здоровой укупорке здоровый дух. Умишко тоже в запустение не держит. Очень уж любит за книжкой толковой посидеть и передачу мудреную по кино посмотреть. Высокое образование ему не получилось взять. Сиротой рос у тётки: родители Ильи погибли, когда ему и шести лет не было. В школе-то хорошо учился, и учителя ему большое будущее прочили. И тётя его просила: проживём уж как-нибудь (сейчас-то тёти нет, закончила земную жизнь; детей у неё своих не было да и мужа тоже, для Ильи жила), а Илья упёрся: нет, и всё, работать пойду. Голодно, знаешь, жили, потому и хотел, чтобы тётушка в достатке пожила. Сейчас вот в заводе работает, специальность у него там своя.
Влечение у него ещё есть: к химической науке потянулся. Справочники раздобыл толстущие и свои задумки у него серьёзные появились. Природу ещё, знаешь, сильно любит. Летом в разные походы пускается, на рыбалку ему сходить и в лесу побывать -- лучшее заделье. Для отдыха, конечно, ну и к разным каменьям присматривается. Про всякий минерал по науке знает. Так крепко разуметь стал, что и другого учёного за пояс заткнёт.
Много в нём, что и говорить, интересов заложено. А добрый и пытливый ум, известно, всегда к истинной судьбе поведёт. И душе куда легче! Тайну тебе открою: есть у Ильи большой дар, который ему на роду написан. Истинный дар, то есть по человеческой сути мерянный -- вовсе это не те подарки, которыми Шипиш Переплёт торгует. Всякое там ясновиденье отрутное, способности чародейные и такие, от которых слава пустозвонная. Всё то, что попервости кромешники задарма отдают, а потом цену вовсе непомерную просят. А Илье, стало быть, по судьбе назначено, что он такую мудрёную штуковину придумает, от которой на Земле жизнь лучше станет. Но пока Илья и сам о своём даре не знает и не догадывается даже. Может, и потому, что не готовый ещё и человеческой сути не добрал. Оно ведь известно, человек человеком только в том разе становится, когда по своему жизненному пути отдаёт больше, чем берёт. И ещё по судьбе
На это время, когда верши про Илью узнали, ему уже тридцать годов исполнилось. Семью ему отчего-то не сложилось создать. В чём причина -- кто ж это знает? Может, что и нерозначник он?.. Они ведь, нерозначники эти, набалмашь не женятся.
Лукерья всё это рассказала, а потом шутейно запричитала:
– - Он там, значит, на камни пялится, а бедная девушка по нему с ума сходит. Талюшка погибает в одинакости, а ему холодный булыжник подавай. Ну, я ему покажу! Он у меня про всю свою химию забудет!
Потом посерьёзней и потише сказала:
– - У Степаниды он числится. Собирайтесь скорей, сватать пойдём.
* * *
Обережница Степанида хорошо гостей встретила, приветливо. Сейчас же на стол собрала, музыка добрая полилась. Правда, когда услышала, зачем верши пожаловали, смутилась чуть и в сторону разговор увернула.
– - Давайте, -- говорит, -- гостиньки дорогие, к столу. Потом-потом о деле, не на пожаре.
То да сё, теверы-северы, всё же удалось Лукерье на нужный лад Степаниду наструнить. Стала у неё подробность всякую выведывать, как у Ильи жизнь шла.
Степанида рассказывает, а сама с трудом каждое слово пускает, словно вовсе ей не в радость прошлое поминать. Про детские годы рассказала, а Мираш вдруг возьми да и спроси:
– - Как же он без отца без матери остался?
– - Кто бы мне объяснил, -- вздохнула Степанида.
– - Наша служба подневольная... Так вот растишь, растишь, а потом кто из высших приходит и по-своему переиначивает. Эх-хе-хе, тоже вот -- пришла... томноокая такая, полномоченная... У тебя, говорит, род недопруженный есть, старожитный -- они нам ничего нарыть не могут. Причудница тоже выискалась, кладоискательница! Ещё, говорит, поколение дно, два много, и слабоголовые пойдут. И давай мне всякие расклады в глаза подсовывать. А я что -- верховные... Ну, я и отдала ихнии карточки. Та и начала чудесить. Я смигнуть не успела, как Коля и Катя в машинную аварию попали. А зачем -- это я и по сию пору не пойму. Что уж -- смирилась. Наше дело такое... Шибко я тогда за них переживала! С ночь трясовицей мучилась! Вспухлины по всему телу пошли! Я к верховным собралась здоровье сменять. Там и хотела с этой причудницей повидаться. Куда там! Не пустила... Некогда, говорят, ей, в делах вся. Вот так оно и бывает: напрокудила, и нет её, а я потом сколь лет над Ильёй тряслась, чтобы он в доброго человечка вырос. Известное дело, сирота, трудно с ими...
Глянешь на Степаниду -- такая она старушка добрая, всегда с теплинкой ласковой смотрит, из глаз мягкий свет так и льётся. И говорит без злобы, никогда голоса не повысит и грубого слова не выпустит. Укорчиво глянет, если что не по нраву, да и вздохнёт сумно. А послушаешь её -- очень ей людей жалко, во всякой жизни горесть какую видит, а о своих и вовсе сердобольно печётся и сердце рвёт. На-умёк обережницы, само собой.
Про неё, правда, сказывают, что хоть и добрая, а умом не взяла. За то её не уважают, что гороскопы привечает. Без астрологии и шагу не ступит. А уж если кого обмалахтать собралась, так без звёздного указания и ладить не станет. По звёздам и подбирает, кому вместе по жизни идти.
Среди людей тоже, знаешь, такая же бестолковица есть. Ну, это уж ладно: какие человеческие знания? А вот среди обережников такие почитатели редкость. Почти что и перевелись совсем. Хотя и есть, слышь-ка, среди них негласное соглашение, чтобы людей от этого пустознайства не отваживать, якобы польза тут какая-то есть...
Какая уж там польза.
Подобрала Степанида и для Ильи по гороскопу невесту. Только тот отчего-то с ней знакомиться не захотел. Уж и так Степанида ладила, и этак -- всё без толку, никакими уловками не прошибёшь. Нипоруда, одним словом. Однако обережница и не отступилась вовсе.