Нерозначники
Шрифт:
– - Ишь, балахвост, шлёндает. С утра на опохмелку выглядыват. А к работе оне, видите ли ка, не свышны -- пущай жена работает! Семью кормит!
– - Быват, каку копейку заробит и тую пропьёть.
– - Какой заробит! Ага, жди, всё из семьи ташшит. И куды Ольга смотрит?! Давно надо взашей гнать!
– - И не говорите, бабоньки, на кой такой?! Где голове быть, гиря чижёлая, а в глазах пустого места много. Всё наша бабья доля: жалеем их, жалеем, а оне потом из нас кровь пьють.
– - Раньше-от ва-ажной ходил, при галстухе! И не
– - А то не натерпелся! Гляди, тыщи часов с похмелюшки уже намаялся, если не мильён. Жисть знает... Надо поспрашать у него совета, пущай научит!
– - А Ольга-то его... Всё гоголицей ходила. Золота на себя навесит -- не знали, как и подступиться. Скажешь ей -- кабы угадать, чего ей надобно, -- мол, свезло тебе, девонька, такого мужа взяла! А она кинет с доволи: сама знаю; какие сами, такие и сани, -- и дале поплыла, понесла себя. И вот оно -- повезло... Сейчас-то притихнулась ужо, того на лице нетути.
У Альберта работа, знаешь, непростая была. Не очень высокие чиновничьи дела оборачивал, а всё же и за его роспись деньжонки ему несли.
Сызмальства он цапкий рос, жоркий и хапкий до чужого. Всё прикидывал, как с довольством время провести и о красивой жизни мечтал. Худого-то в том, может, и нет ничего, если бы наперёд думал, что для других полезное сделать и добрый след после себя оставить, а он, вишь, только себя высоко нёс. Верши таких яньками зовут. Понятно, что и работёнку себе должную присмотрел -- высокое образование взял и в Городской Управе засел.
Ну, а тут уж дело известное: из цапуна в хабарника превратился. Такая ятреба -- только давай! Так и приладился казённой мошной трясти, хоть всем и стал рассказывать, какой он незакупной человек. Сколько-то его обносило стороной -- неохой пожил: квартирёшку себе справил в центре города (и всё втайне от семьи ладил), мебелишку в ней поставил, барахлишко нанёс, скарбишко для всякой надобности, дачку опять же в живописном месте прикупил, в банок тоже игнишки положил, да не в один, -- зажил, словом. Ну а тут, видно, прилапил лишку -- его и подстерегли. Разом всё и потерял. Да и то сказать, еле-еле от тюрьмы откупился. Пообанкрутился вконец, поиздержался, да ещё и работы лишился.
Сейчас вот бутылкохват цепкий, никакой силой не оторвёшь. На большее его и нет, потому как, годков хоть уже и за сорок, ничегошеньки делать не умеет, да и умом совсем не сметливый. Вот и покатился с горушки и угрязать стал.
Оно и не мудрено: Шипиш Переплёт к нему Патербу приставил. А уж она своего не упустит: знает, вишь, как из человека откать последнюю сделать.
И вот этому-то Альберту и надумал Переплёт Талю в жёны отдать...
Казалось бы, вовсе немыслимое дело, однако Шипиш от своей задумки не отступился. Призвал к себе Шиверу и наказал ей, чтобы она
Как раз на ту пору, когда Илья с Талей встретились, Альберт в страшном запое пребывал. Всякий он человечий облик потерял и волю последнюю утратил. Если из квартиры и выходит, только до магазейна и обратно. Ольга, жена его, не выдержала такого беспробудного пьянства и к родственникам уехала. Да напоследок в сердцах разводом нагрозила.
В один из дней пробудился Альберт -- на короткое время сознание его из тяжкого пьянства вырвалось. Распухшие веки разлепил и сразу к бутылке потянулся. Остатнее зелье выглохотал и на другой бок было поворотился -- сил набираться, а тут вдруг с ним и случилось то, что люди белой горячкой зовут.
По правде сказать, здесь Мерколий не чудил, никакого призрачного видения не было, а это Шивера Равга к Альберту пожаловала. Перевернулась она в скудельное тело, видимая для человеческого глаза стала.
Смотрит Альберт: женщина перед ним объявилась. Обычная вовсе женщина. Возрасту, конечно, пожилого, но не старуха, и одёжка на ней самая такая, что по моде носят.
Испугался Альберт -- ужас в глазах плеснулся. Руками замахал -- чур меня, чур!
– - и ноги к брюху поджал, словно отбиваться изготовился.
Шивера брезгливо поморщилась и говорит:
– - Помочь я к тебе пришла. Ишь, до чего допился!.. Если сейчас уснёшь, больше не проснёшься, -- и протягивает стакан, с какой-то синей жижей.
– - На вот, пей! Если жить хочешь...
Янька и пополз от Шиверы, вжался в стену и мычит: му-му да му-му.
– - На, говорю, дурня башка!
– - посуровела Шивера.
– - Сгинешь зазря, а так сразу же легче будет.
Альберт выпил, и впрямь у него в голове засветлело, сила откуда-то появилась, дрожь в руках унялась.
– - Что за лекарство?
– - полюбопытствовал он.
– - Тебе на кой?
– - отмахнулась Шивера.
– - Сейчас пить не сможешь. Одне расстройства...
Засомневался янька, к бутылке потянулся. Наплескал в стакан с остатков капли какие-то, но и поднести не смог: от одного запаха воротит. Так уж ему водочный дух не выносим да постыл стал!
Шивера покривилась и говорит:
– - Что, потерял любимую забаву?
Альберт вдруг опомнился и спрашивает: кто, мол, такая, откуда взялась?
Шивера ухмыльнулась ну и представилась:
– - Про анделов-хранителей, что ли, не слыхал? Я и есть... На вот, гляди!
Махнула рукой, и со стола всякая объедь и грязные тарелки исчезли. И под столом, да и во всей комнате чисто стало: пустые бутылки и всякий сор и хлам с глаз канули. А на столешнице большая тарелка дымящего борща объявилась, и ломтики хлеба, и лук и чеснок горками, и всякие кушанья. Горячее всё, словно только с плиты.
У Альберта в серёдке так и заворочалось, такой дичайший аппетит у него проснулся, что и не побороть. Будь что будет, -- подумал он и на еду накинулся.