Нерозначники
Шрифт:
Так-то Лена с горем пополам и очухалась. Да потом ещё развеселее стала.
И со вторым долго не зажилась. А может, и не было никакого мужа? Что-то никто о нём толком сказать не умеет. С трудом вспоминают одно: был-де какой-то, с месяц, может, и пожили, да он ни с кем и не знался -- молчун был нелюдимый, а то и даже немой. Лена потом сказывала: "Накой неумеха нужен? Никакого в нём проку...", мол, прогнала обратно в город.
После того замужества одинакая так и осталась. Детей нет. Ну и повела, слышь-ка, жизнь шатучую: сойдётся -- разойдётся, пристанет -- отстанет.
Странная
– - И знать их не хочу. Сама проживу, не заскучаю.
И что интересно, в деревне ни одного плетухана не нашлось, чтобы про Лену толково объяснить. Оно ведь как -- какая крестьянка не так жизнь повела или сказала что-нито, про неё уже молва колесом покатилась: мол, икотница, ведьма, в свинью оборачивается, у коров молоко крадёт... А про Лену -- ничего, ну, только -- спаивается девка, шальная и бедовая.
...Не дослушал Мираш, что там Борис плетуханит, а сразу к Лене оборотился. Глянул... да и застыл от неожиданности...
Агафья над Леной пухтает, а той только хуже стало. Никакие заговоры-наговоры не помогают.
– - Вижу, -- заключила старуха, -- крепко в тебя спуг сел.
– - И взялась чашками греметь и выбирать, какой у неё настой от спуга и для спокойствию.
Намешала скоренько зелья и для верности самогонки своей плеснула.
– - На-кось, дочка, испей средства верного, -- подступилась она к Лене.
– - Сразу в себя придёшь.
Лена испила, и ей вроде как и впрямь полегчало. То всё ревмя ревела, а тут с придыхом притихнулась, и какая-никакая живость в глазах появилась.
Мираш про свою помощь напрочь забыл. Да и какая тут... Стоит и в толк никак не возьмёт -- смотрит он на Лену, а это и не Лена вовсе, а лесовинша Лека Шилка на стуле сидит и платком утирается... Такая, вишь, несуразица дичайшая.
– - Ой, Агафьюшка, набулькай мне ещё скорей, -- простонала Лена-Лека, -- Нито со страху-от в серёдке всё колыхается.
Мираша она не увидела, само собой, не дано это, понятно, в скудельном теле. Если кто из тусторонних в человека оборачивается, сразу все сверхспособности теряет. Может только образ менять да обратно бесплотным становиться.
– - Надо, надо, -- одобрительно закивали вокруг, -- намаялась, видать, сердешная.
"Да уж, намаялась, сердешная", -- подумал Мираш и стал ждать, что дальше будет.
Агафья налила, не поскупилась, и Борис тут же заёрзал:
– - Ты энта... и мне налей для сугреву...
– - Ага, -- съязвила Ксения, -- он у нас ирой! Ему положено!
Лена отпышалась чуть от "лекарствия" и повела со стоном:
– - Ох, девки, и натерпелась ужо страху-от, чуть сердце внутрях не сорвалось.
– - Ты, дочка, -- лилейно запела Агафья, -- коли страшное что, то и не поминай. А то как бы тебе хужей не стало.
– - Ох, Агафьюшка, я уж бежала, торопилась. Всех упредить надо, чтоб на болото не ходили.
"В честь чего это она?
– - подумал Мираш.
– - Обо мне, что ли, заботится?"
– - Почему не ходить?
– - спросила Ксения.
– - Клюква, чай, поспела.
– - А то и не ходить, -- и вовсе
"Во дела..." -- озадачился Мираш.
– - Ты уж не мели чепухи, -- посуровела Агафья (сама-то она, вишь, хоть и знахарит и, по человеческому понятию, силой тусторонней владает, а таких разговоров чурается).
– - Чего мне молоть, обдичала я, что ли?! Своими глазами видела!
– - Ой как интересно!
– - чуть не задохнулась продавщица Алка.
– - Я страсть как такие истории люблю!
– - Тебе интересно, а я чуть со страху не померла.
Агафья ещё попыталась разговор в другую сторону свильнуть, но куда ей против общества совладать?
Давно таких разговоров в Канилицах не велось, оно и интересно. Ранешно-то про Суленгинские болота много разной напраслины тучили-мели. Такая худая слава крепилась, что не всякий туда пойти насмеливался. Если селянки за клюквой наладятся, полдеревни артелка собиралась. Идут, песни поют, смеются да храбрятся. И на ягодах рядком держатся, друг дружку из вида не пускают. А в последние годы худые смутки притихнулись. И по клюковку стали парами ходить, а то и в одиночку вовсе.
– - Дура я, дура, -- ругала себя Лена.
– - Кисленького мне захотелось. Варенья решила сварить. Теперя ни в жисть не пойду на эту чарусу. Ох, девки, и главное, как заманывал-то, как заманывал!
– - Хто опеть?
– - скривилась баба Аля.
– - Говорю же, болотняк заманывал...
Хотела баба Аля съязвить, но уж больно Ленка-плясунья жалистно гляделась... Прикусила язык и вместе со всеми слушать стала.
– - Мы с Танькой в прошлый раз по окраишу ходили. Набрали -- насилу унесли. А я с дуру-то в глубь полезла. Смотрю, согра обышная, вроде как и опаски никакой, а клюквы видимо-невидимо -- все кочки в краснах. Собирай, где хошь, а всё равно гляжу: вон подальше будто ковёр в рубинышах переливается, ровнёхонько стелется. Думаю, сейчас за раз соберу. Вроде и под ногами крепко, и вода среди кочек чуть проглядывает. Подхожу, а там дальше -- ишо больше ягоды. У меня как, девки, всякое разумение отшибло -- пру, дороги не разбирая. И главное, ни ягодки не сорвала -- как наваждение какое. Опомнилась, а вокруг топи, трясина так и колышется! Пузыри со дна подымаются и бухают, бухают -- ох и страсти-то! В самую чарусу угодила. Всю меня так и охолонуло! Назад оборачиваюсь, а меня и совсем закрючило. Стоит болотняк и на меня своими глазищами зелёными полыхает. Я так и обдичала от ужасти! И двинуться не могу.
Ой, девоньки, и вспомнить страшно! Волосы у него дыбом стоять, точно огонь на голове. (Мираш тронул рукой свои ершистые волосы, пощупал так-то, пригладил чуть). Нос огромнай! И слова-то не сказал, а сразу на меня кинулся!
– - Вот ужас! Вот ужас!
– - заголосили бабы.
– - Сунулся ко мне, -- продолжала Лена, -- а ноги и не подались. Тут же и упал, как подкошанной. Врать не буду, девки, так всё и было. Ноги недвижные, и не дрыгнулись, точно паралитийный он. Али андел сзади держал?..
– - Лена замерла, ошарашенная внезапной догадкой.
– - А ведь точно андел!..
– - и рыбьими глазами в белу стену уставилась.