Нерозначники
Шрифт:
Раньше лебуши по всей Суленге гнездовали, и даже до тундряных болот Северьяна Суровежника селились, а сейчас их вообще нигде нет.
...Стал Антип про людей худое припоминать, наболевшее Мирашу рассказывать.
– - Поначалу-то я не больно озаботился, -- говорил он.
– - Ну, живут -- и живите себе. Мне и с лесом хлопот хватает. А потом гляжу: потянули человеки из лесу зайчишек, да тетеревей с глухарями, да рябков с куропями, да утей с гусями. Вовсе это мне не по нраву пришлось. Стерпел всё ж таки. Ладно, думаю, навроде волков пущай будут. Одначе своих волков подсократил. Для балансу-то... Да только эти ещё хуже волков. Не оченно-то они разбирают -- где больной зверь, а который -- краса для лесу. И всё молодняк
Приглядел я, помню, лосишку на развод. Красавец. Статен. В теле хоть и не сильно грузен, а силён не в меру. Я таких за всё служение раза три и упомню, и то те куда более тучнее были. А вынослив! Уж я спытал его, со всякой стороны посмотрел. Волков на него напустил. Погоняют, думаю, а я гляну, чего стоит.
Слушает Мираш, не перебивает, кивнёт головой, уважит старого лесовина, а сам всё больше по сторонам зыркает -- за гостями примечает.
– - Так с волками этими ишо и заминка случилась, -- рассказывал Антип, уперев бороду в посошок.
– - Нипошто не хотели малой силой брать. Знаем-де его, скулят, прошлой зимой одному нашему пузо копытом пропорол, а другого на рога поднял да так в сугроб и ушвырнул. Ну, пришлось мне две стаи сбивать. Наказал им, значит, чтоб старались, дожали, так сказать, до слезы. Они мою задумку, как надоть, исполнили. Отпустят лосишку подальше, тот и думает: отступились, дескать. Только на лёжку устроится али ветушку ущипнёт, глядь, а волки ужо с другого боку заходют, в окружие берут. Скалятся да облизываются. Зазря, конечно, мечтают. Лосишко вырвется и опять волохает серых по всему лесу, ровно и устали не знает. Волки ужо у меня пощады попросили. Не совладаем, хрипят, с ним, из последних сил выбиваемся. Однем словом, хотелось бы лося, да не удалося. Ну, я менял, само собой, свежие силы на сохатого напускал. Одначе он всё сдюжил.
Потом стал думать, какую невесту ему выбрать. Гляжу, а он ужо ланушку себе приглядел. Милуются друг с дружкой, рядышком ходют. Мне она тоже понравилась, не покривлю, а по кровям ихним посмотрел -- не на мой глаз выходило: наследие хоть и хорошее получалось, однако не по моей задумке. Пришлось ланушку волкам отдать. А к нему другую подвёл, -- тут, видать, Антип что-то радостное вспомнил, засиял и не без торжества продолжал: -- До чего дивный приплод получился! До сих пор длинноногий лосёнок перед глазами стоит. Хвалиться не буду, а кого ни позову -- все заглядываются. На развод просят, умоляют... Я, конечно, вежливо уклоняюсь. Говорю: мол, пущай в полный возраст войдёт: может, какая промашка есть? А сам-то знаю, что никакой ошибки нет: всё, как надоть, сделал. Сам ужо подумываю -- не потаю: лестно мне, конечно, чтоб по моему имени во всех лесах лоси водились. Замечтал, не покривлю, -- тут Антип помрачнел, раздумчиво к полнёхонькому бокалышу потянулся.
Супрядиха увидела, что Антип понурился, сама ему рюмку подвинула.
– - Чай, не горесть каку поминаем -- лесовин новый родился! Ты, Антипушка, кручину заплесни, негоже с постным лицом сидеть.
Зорко она, слышь-ка, следить взялась, чтобы веселье по гладкой дорожке катилось.
А куда уж глаже пошло?! Певуна утолкли в сторону -- и вовсе развесёлые песни пошли. Танцы-званцы, пляски-баляски -- на всякий вкус. Пека с Лекой сами голос пробуют, дуэтом потянули. Да только их и не слышно: другие лесовины тоже со своими песнями просунуться норовят. Поначалу-то все взялись чинно танцевать -- туда-сюда ноги выкидывают, руками подсобляют, -- а тут от плясок дом ходуном пошёл. Уж на что Северьян суглобый и то в пляс пустился.
Супрядиха знай его подначивает:
– - Гли-кось, парень лихой! Самай отчаянный! Прямьём так и ломит, так и ломит, ально медведь-шатун.
Мирашу не глянулось такое разгулье, не захотел в кипящий котёл лезть, но вида не подал. До этого вполуха Антипа слушал, а тут сам к нему потянулся и спрашивает:
– -
– - Как же, украдут!
– - проворчал Антип.
– - Как же его было украсть, коли у меня все волки и медведя, и всякие мясоеды извещены были?! Уж так я им нагрозил, что они и близко не подступались. Да друг за другом следили, обо всём меня упреждали. А лесовин какой посмеет? Известно, человеки погубили. Всю семью сничтожили, изверги!
– - вспылил, ажно тростью хватанул о край стола, да ещё хотел добавить словцо -- покрепче, а тут вдруг посмяк сразу и говорит: -- Моя промашка... От волков отгородил -- вон они страх и потеряли. Всего бояться перестали.
Антип помолчал немного, потом и говорит:
– - Сколько опосля ни старался, а на ту стать боле не получилось. Другой лось пошёл, даром что раместее.
Аноха Зелёнка краем уха слышал, что Антип сказывал, да и говорит:
– - Слышал я твою байку. Только никакой лось против моих волков не постоит. Любого ставь. Я против него всего одного пущу -- намах разделается.
Аноха, знаешь, всегда за волков радеет. По его мыслям, другой зверь только на потребу волкам и нужен. Одно время мечтал тучных маралов развести, а силы чтобы в них и вовсе не было. О волках, известно, заботился, дабы им сытнее жилось.
На всё у него одна присказка: "Хоть и хищный зверь, а кусать всякому охота; брюхо, оно совета не спрашивает".
Ничего у него, конечно, не получилось: быстро в надзоре прознали. Ну и попал под расплатицу. Еле в лесовинах удержался. Смилились отчего-то в верховьях, но напредки пригрозили, чтобы строго природный закон следил. Втолковали, как водится, что улучшать только природность можно. Погоревал Аноха, само собой, а волкам сказал: "Тут нас не поняли. Возьмём другой курс".
Так он всё внимание волкам и отдал. После того много времени прошло, а про его разбойников чудное сказывать стали. Такая молва пошла, что только отмахивайся. И плавают они, и ныряют, а под водой шуруют не хуже любой выдры. И по деревьям лазают, а потом с самой макушки вниз прыгают. Без всякого порона для здоровья. А уж могутные -- и медведя рядом не поставишь.
Брёх, конечно. А может, и правда чего...
Редкое празднество проходит, где бы Аноха своими волками не похвалялся. Вот и сейчас Антипа зацепил. Старые они противники -- как схватятся языками, так и не разнять никакой силой.
Времени немного прошло, а гулянка уже в полную силу вошла. Мираш на гостей смотрит, а у них будто всякое разумение из головы выдернули. По столу грай несносный стоит, ни слова не разобрать. Которые лесовины и в рассорку вошли. Кричат друг на друга, грозятся. Дорофей спит, положив бороду под ухо. Стол под ним от топанины подпрыгивает, а ему хоть бы что -- похрапывает знай себе.
Супрядиха Северьяна уже не нахваливает, а другим боком к нему повернулась.
– - Тю! Ишь, бобик непривязанный разошёлся!
– - смехотничала она.
– - Дивуйтесь на него, девоньки. Из какой же распродальней дыры тебя занесло, милай?!
А тот уже ни мур-мур -- слова сказать не может. Отогрели, небось, растопили...
– - Эй! Лихоманы таёжные!
– - гремел Ваня Тишина.
– - Любого перепью! Чичас моё время! Понимать надо! Живёте тут среди древяной-травяной дури и жизни не знаете.
Тоже он, знаешь, как и Мираш, верша. Только его в давние годы с верхов спихнули. А стать осталась -- среди лесовинов всегда высоко себя носит, ну и редкость, когда из него доброе слово выбежит. Поначалу он отпихивал стопку, а сейчас уже зубами вцепился в граненое стекло, и будто все крепи слетели.
– - Молодец, Ваня!
– - дивовалась Супрядиха, -- Покуда пьётся, потуда пей.
– - И вовсе большой бокал к нему подвинула.
Ивану не с руки себя уронить. Огладил он в руке бокалыш -- ладно тот пиявкой к ладони прильнул -- да и чендарахнул до дна. Да прямо под стол и грянулся.