Нерозначники
Шрифт:
– - Чего это она?
– - зашушукались бабы, оглянулись друг на дружку.
– - Что тут думать, дело ясное, -- Варвара озабоченно тронула себя у виска.
– - Как жа, ей энто не грозит!
– - подала голос баба Аля.
– - Она уже давно разуменье сронила, её ничем не прошибёшь. Кривулина у ей с языка соскочила -- вона и ловит, назад вертает.
– - Ты, дочка, коли в следующий раз такая напасть привидится, -- взялась учить Агафья, -- сразу кричи: овечья морда, овечья шерсть! Тогда нечистый сразу исчезнет. Али молитву.
– -
– - Вон чего, -- скривилась баба Аля, -- к таким, как ты, анделы и являются... По рогам, небось, узнала?..
Лена и не глянула, вся подобралась и торжественно продолжила:
– - Я и подумать ничего не успела. Стою, к смерти готовая. А болотняк как бухнулся, так и завертелся, точно змея, за хвост придавленная, закачался коброй, а сам меня своими страшенными зеленющими глазами так и буравит, так и буравит!
Мираш тяжко вздохнул и в пол потупился.
– - Ох, девки, и страшные эти глаза, точно душеньку из тебя вытягувают. Ужасть каки глаза! Не приведи вам страх такой увидеть! Сама не знаю, как и жива осталась.
Бабоньки-селянки на Лену вовсю смотрят и вздохнуть боятся. А Агафья затаилась, словно и не по интересу ей, травы сушённые перебирает -- в деле вся, а сама уши напрындила, слова упустить страшится.
– - Ох и злющи глаза эти!
– - дрожащим голосом говорила Лена.
– - Такого зелёного ядовитого цвета. Точно зелёный огонь полыхает. И слепют, и адовым огнём душеньку буравют.
Андел его держит, не пущает ко мне, не даёт нечистому ходу-то. А болотняк тожеть не отступается -- когти ко мне тянет, тужится со всей моченьки. Ох, девки, и не обсказать мне вам, что за ручины эти!
– - Копыта, что ль, были?
– - опять кусанула баба Аля.
Уставился Мираш на свои руки и ничего в них такого необычного не увидел. Так повертел -- этак, и ничегошеньки не разглядел. Вздохнул только и отчего-то руки в карманы упрятал.
– - Ручины тонюсенькие, как верёвочные всё равно, а в кистях широченные, и когти длиннющи, и скрючены, как багры, кибасьями гремят. (Мираш и вовсе смутился, ещё глубже утянул руки в карманы). Тянутся ко мне, и уже, гляжу, шею мою закрючат. Тут и опомнилась я. Видно, андел помог -- снял наваждение. Как закричу, девоньки! Такой ужасти в голосе за собой и не упомню. И -- вбежки. Сколько-то отбежала, обернулась, а когти -- вот они, точно ещё ближе стали. От ужасти я ещё пуще припустилась. Не помню, как и до дороги добралась. Борька-от, спасибо, на машине ехал, -- можа, и спугнул болотняка...
Не стал Мираш дожидаться, что там ещё Лека наплетёт, сунулся в окно -- и был таков. Во весь дух домой на болото припустился.
* * *
Странно Мирашу показалось, что Лека Шилка на человеческую жизнь прельстилась. Загадка тут, верно, какая есть, -- решил он ну и задумался крепко. Да и то сказать, и вершам, и лесовинам строго настрого наказывают, чтобы
Думал, думал Мираш, а что делать, так и не решил. Вот ведь закавыка. Покроешь, и сам под расплатицу попадёшь. Да ещё в своих владениях не доглядел.
Однако Лека на утро сама заявилась. Будто бы по делу, а сама вся такая потерянная: лицо мучное -- бледное-бледное, вся скукожинная, и с опаской в глаза заглядывает, словно вызнать чего пытается.
Сдаля начала выведывать: чем, дескать, занимается, захаживал ли в деревню...
А Мираш скрытничать не стал, всё как есть рассказал.
Понурилась Лека ещё лише и тут же разрыдалась. Потянула к верше руки и молить стала.
– - Не губи, -- всхлипывая, запричитала она, -- сам знаешь, какая наша жизнь невесёлая. Одно и то же... Я же не виновата, что во мне любви столько!.. Сама-то я в этот лес не просилась, силком заставили. Что ж мне теперь, всюю жисть маяться?!
Мираш запохаживал взад-вперёд, на Леку и не глядит, будто о своём задумался.
– - Думаешь, я одна такая? Сам-то, небось, про службу и не вспомнил, сразу к людям пошёл... А хочешь, я тебе тайну открою?
Ну и открылась Мирашу, без утайки про свою прошлую жизнь поведала. Тайна у Леки и впрямь мудреная... однако о ней после расскажу, в своё время.
Разжалобила, одним словом. Да ещё слово клятвенное с Мираша взяла, чтобы в верховья не докладывал.
– - А я, -- говорит, -- во всём тебе подсоблять буду. Обо всём расскажу.
После этого разговора Лека, само собой, свою оплошку исправила.
На одной из посиделок опять сказывать стала, что с ней на болоте приключилось. Только теперь с её слов выходило, что тогда несколько болотняков было...
– - С разных сторон подступались, -- рассказывала она.
– - Напредки старуха надвигалась. Уж такая страшенная яга, такая карга! Ведьма, точно. Нос ниже подбородка свисается. Древняя-предревняя старушенция... а глаза девьи. Так и буравят тебя, так и буравят...
Баба Аля опять промеж соседок оказалась, ну и не преминула подначить шальную девку:
– - Ты же тогда про старика сказывала. Помер, что ли?
– - Я?! Про старика?!
– - Лена, точно ничего не понимая, округлила глаза.
– - Ну, паралитийный ишо, -- подмигнула старушка соседкам.
– - Сама ты паралитийная, хрычовка старая, мозгой клинутая!
– - вскипела Лена. Взнялась не на шутку, в голосе -- гром, в глазах -- молнии.
Склокой, конечно, всё обернулось. А потом ещё и на всю деревню плясунью высмеяли. Ленка и без того за первую смотницу слыть стала. Ну а ей что -- и не успокоилась вовсе, сама масла в огонь ещё лише подлила, на всякий вкус приплетушки по деревне пустила. То одно сляпает, то другое.