Нерозначники
Шрифт:
Сердыш слушает, слушает, и Елиму кажется, что тот уже вовсю головой кивает, соглашается, стало быть, заверяет: понял, дескать, в последний раз оплошал, сам не знаю, как так получилось, затмение какое, магнитны бури...
Уяснит вроде как, а на следующий раз опять на дерево напирает, до хрипоты "гармонь" рвёт.
А в этот раз Сердыш особенно надрывался -- и лает, и хрипит, и прыгает вокруг кедрушки, всё норовит за нижние ветки ухватиться. Елим рассердился, хотел отогнать, да Оляпка странно себя повела. Тоже вокруг дерева закружилась, выглядывает что-то в ветках и лает
Елим ближе подошёл, посмотрел вверх-то... и растерялся. Медвежонок, маленький совсем, к стволу прижался, дрожит и испуганно всё выше карабкается. Коготки, видать, слабые, а может, и силы вовсе нет -- то и дело неверно ухватится, соскользнёт вниз, в страхе глянет на собак и опять вверх лезет. Сам худющий такой! Даже на медвежонка не похож, шерсть клоками, где и ободранный вовсе.
Отогнал Елим Оляпку и Сердыша. Сам, что и говорить, испугался. О медведице подумал -- недалеко, известно, она от своего дитяти.
Порядком уже отошли, а старик всё удивлялся:
– - Мать-то у него стара вовсе. Близко так подпустила. Знать, не почуяла нас? Ально как? Отчего не увела? Как, Ляпушка, думаешь? Чуяла медведицу?
Оляпка виновато заскулила.
– - Неужто далече была?
– - подивился Елим.
– - Сбежала, что ль? Да ну? Ты ужо наговоришь! Мать чтоб своё дитя бросила!
Укорил немножко Оляпку, а потом задумался.
– - А можа, и впрямь мать такая. Что-то неухоженный больно. Глазёнки голодные, вполмордашки. Шкурка вся -- клочками, ободранный какой... Не вылизывает, чай, мамаша свово дитяти? Али как? Сирота, что ль?
Откуда было знать Елиму, что мать того медвежонка совсем рядышком стояла. Для человеческого глаза невидимая, конечно, да и для медвежонка своего тоже, потому как из тела живикой сошла.
Браконьеры, на несчастье, в пихтаче в Карпушином логу медведицу погубили. Двое медвежат с ней было. Одного-то убойцы поймали, а другому убежать удалось. Про всё про это Елим потом узнал. Старателей тех нашёл... только вовсе их не наказали, как это и водится, потому как бумаги у них нужные нашлись. Дозволялось, вишь, по бумагам этим медведицу жизни лишить и медвежат сиротить.
Так всегда бывает: медведица-живика возле своего осиротевшего медвежонка осталась. Хоть и незримо, а рядышком держится. И Сонька Прибириха с ней. Не торопит она медведицу: известно, закон материнства, он превыше всего. Да и присоветовать чего пытается, да приободрить весёлым словцом.
Она ведь всегда такая, Сонька-то. Является радостная, а подумать можно, что и пьяная вовсе. Всё у неё с шуткой да прибауткой. И такой вид на себя напустит, что без смеха и смотреть нельзя. Она, знаешь, для каждого случая надлежащий вид принимает. И тут она, как водится, медведицей подошла. Но такой, что прямо потеха. Шерстка в блёстках вся, переливается на свету. В ушах серьги массивные, на камнях-самоцветах. На лапах браслеты золотые, тоже камнями убранные. На шее бант огромный розовый повязан, и сбоку так, что один глаз закрывает и разговаривать мешает.
...Медведица живикой от тела разрешилась и оцепенела на мгновение.
– - Всё, думал, баста!
– - керкал один из браконьеров.
– - Как на меня пошла!.. Вот зверина! Когти тянет, ревёт, блин! Я ей -- в башку из обеих стволов, а она хоть бы что! Прёт, зараза, и прёт. Да вот, Обушок, смотри...
– - он ткнул пальцем в след от пули на голове мёртвой медведицы.
– - Мой жакан срикошетил. Крепкая штука, и не пробьёшь её.
– - Не пробьёшь, не прошибёшь, -- проворчал самый старый.
– - Я тебе что говорил? В сердце целить надо, под лопатку. Взяли тебя, дурака, майся теперь. Кабы не я -- отшибла бы тебе самому дурню башку. И поделом, -- осклабился во весь рот, перекатывая в губах замусоленную папиросу.
– - Какой разговор, Обушок, на всю артель ставлю! Ох и зверина!
– - и со злостью пнул недвижную тушу.
– - И шкура -- твоя, заслужил. Всё по чести.
– - Накой она? Ободранная, и линять начала. Желчь я себе возьму. Остальное -- делите, как хотите.
Другие двое тем временем сняли с дерева плачущего медвежонка и, ругаясь, затолкали в мешок.
А медведица уже далеко была, второго своего медвежонка спасала.
Когда беда пришла, сынишка на дерево залез, а дочурка поодаль чуть была и потому сразу в лес сиганула. Собаки её отчего-то не почуяли. И сейчас медвежонок бежал, бежал, слыша материнский голос, который просил: не останавливайся, только не останавливайся, -- и путь указывал.
Дочурка добежала до укромного места, забилась под валежник и уснула. А медведица тщательно в округе всё осмотрела и рядышком устроилась.
Сонька Прибириха не сразу пришла. Обычно она на остановку сердца является, а тут сколько уж её нет! Всё-таки прибежала, запыхалась, как будто тоже через всю тайгу неслась, торопилась без удержу.
– - Завидую тебе, подруга, -- с ходу выпалила она.
– - Избавилась от этого тела скучного. Теперь запросто человечью жизнь прожить сможешь. Какую хошь, на выбор.
– - Это ещё почему?
– - равнодушно отозвалась медведица.
– - Ну как же...
– - Соня подвинула лапой бант с глаза и недоумённо уставилась на медведицу.
– - Закон такой. Чтоб тебе обидно не было, сама медведей стрелять будешь...
– - Чео?!
– - медведица ажно подскочила с места, затряслась в гневе.
– - Кого?! Детей?! Ты что?!
– - Ну ладно, ладно, -- замахала лапами Соня, -- успокойся, это я так... Не хочешь -- не надо. Твой выбор.
Медведица хотела что-то ответить, но тут дочурка проснулась и стала звать маму.
– - Пропадёт моя малышка, -- заплакала медведица.
– - Теперь уже пропадёт.
Соня важно прошлась вокруг дерева, брякая тяжёлыми серьгами, подумала немного.
– - Ладно, не реви, придумала я уже, -- всё также беззаботно сказала она.
– - Смекаешь, зачем я здесь? Во-во. Сейчас всё уладим.
– - Соня важно облокотилась на пихтушку и выдала: -- Надо лесовина здешнего позвать, пускай медведицу какую-нибудь пригонит. Это обязанность его. Ну и мать твоей дочке будет.