Нерозначники
Шрифт:
Вот и сейчас Мирашу подсказки и наумки пошли. Не успел он и в толк взять, что да как, к дому машина грузовая подъехала. Да резво так, чуть забор не смахнула. А тёмненько уже -- не очень-то и видать, даже для глаза лесовина. Погляделось Мирашу: женщина с машины метнулась, словно напуганная сильно. За ней шофёр кинулся, крича снадрыву:
– - Ленку, Ленку держите! Спятила совсем баба! Наделает сейчас делов!..
Сам, видно, распалился не на шутку. И собака рванулась с цепи, и чуть лаем не захлебнулась.
Мираш тотчас же в этот дом поспешил. А Супрядиха вдруг испугалась (то было обрадовалась, когда Мираш к дому привернул, а тут в
А Супрядиха следом не пошла. К лесу поворотилась и чезнула второпях, будто её и не было.
* * *
В доме этом старая Агафья живёт. В Канилицах она за первую целительницу слывёт. Врачует на-умёк, да ещё самогоном и бурдёшкой потихости приторговывает. Знатный, слышь-ка, у неё самогон получается! Чего уж она там мешает, трав ли, настоек каких, вот только селяне до своего срока не доживают и на здоровье утлые становятся.
На самогон, конечно, никто не грешит, а сразу к Агафье и поспешают -- порчу да сглаз снимать. Оттого у неё всякое время в избе народ толкошится. Кому пошепчет и воск отольёт, а кому и на картах скинет -- про судьбу расскажет. Будто на карты она, судьба-то, и намётана. Словом, Агафья всегда при деле и не скучает нисколь.
В это самое время она тоже приём вела. Полная комнатёнка недужных -- все стулки заняты. Бабы-селянки собрались -- и старушки, и молодухи здесь. Из мужиков -- Андрюха-воробушек и дед Андреич, беседливый старичишко. Жена Ксения Андрюху от пьянства привела отваживать, а Андреич всё больше посудачить да лясы-балясы поточить приходит. Ну и здоровьишко поправить заодно.
...Лена вбежала, точно гонится за ней кто. Волосы растрёпанные, а глаза неживые -- словно перед собой смотрит и словно в никуда. В уголок забилась и давай там рыдать диким воем.
Всем ажно не по себе стало. Кто утешать поспешил, а кто и на Бориса -- это который Лену привёз -- накинулся, спрашивают, чего случилось да приключилось.
– - Ленка наша нагулялась, наплясалась, дурочка, -- злорадно бухнул он.
– - Теперь белочка её не скоро отпустит.
– - Чего плетёшь, дурак, -- вступилась за подругу Алка, продавщица местной лавки.-- Она ко мне днём в магазин заходила. Хоть бы одна хмелинка в глазу!
– - Ну да, увидишь ты у неё хмелинку, как же, -- заскрипела баба Аля.
– - Надирается не хуже мужика, а сама как стёклышко.
– - От кого везёшь?
– - подступилась и Ксения, позабыв про своего непутёвого мужа (тот, как суматоха началась, тут же в сени юркнул, а там и был таков -- ищи его теперь).-- Не от Пряхиных ли? У них вчорась пьянка была.
– - От Пряхиных...
– - съязвил Борис.
– - Я, наверно, с фермы еду.
– - Чай, не в деревне была?
– - В деревне...
– - Борис снисходительно вздохнул.
– - На болоте нашёл! Вот и не хмелевик тебе!
Все растерялись, только Ксения не отступилась.
– - На болоте?!
– - ахнула она.
– - А чего это она там?
– - А ты у неё спроси. Я-то уже наслушался, пока вёз...
– - Сказывай уж, не тяни, -- построжилась баба Аля.
Борис помолчал для важности и говорит:
– - Чуть под колёса мне не бросилась, дурная. Гляжу, машет руками как очумелая и дрожит, напугал, видно, кто. Глаза-то её видели? То-то. Я сначала не разобрал, а потом гляжу: то Ленка-плясунья. Вот так, попей её, родимую...
Про Ленку-плясунью на деревне всякое, знаешь, болтают -- такая, слышь-ка, небывальщина, что и на веру не возьмёшь. А познакомишься да приглядишься -- тут и засомневаешься: может, и правда всё...
И то верно, самая она на деревне весёлая-развесёлая. Где песни поют, там она первым голосом ведёт. А хохотунья справная! Такого звонкого смеха нигде не сыскать! Над мужиками подтрунить -- это её первейшая потеха. С серьёзным лицом к ней и не подходи: сразу же шабунять да изгильничать станет. Так обсмеёт, что после седьмой дорогой обходить будешь и головой крутить, как бы на Ленку не наскочить.
Странность за ней водится -- не раз селяне подмечали и дивовались. Пьёт наравне с мужиками, да ещё лише -- только подавай. Иной крепкущий мужик столь не потянет да в сон рухнет, сколько себе Ленка-плясунья в нутро прольёт. А на утро, после пьянству-то, все пластом лежат и с похмелины маются, а Ленке хоть бы что, и будто ещё здоровее стала. Спросонков только глянет, осмотрит место лихой пирушки -- не осталось ли чего?
– - да песню затянет, и по дому ладить возьмётся.
Однажды с ней в городе история случилось. Сидела в кабаке каком-то ну и увидела, как пятеро мужичонков заказали бутылку водки и пять стаканов. Лена недолго думая подозвала официанта и заказала... пять бутылок и один стакан. И всё это спокойнёхонько выпила. Вдобавок ещё трезвей осталась тех пятерых. Не мудрено, конечно, обычное для неё дело, а тогда удивила людей, позабавила.
Сейчас-то Лена одна в избушке хозяит, а раньше-то два раза взамуж ходила.
Первый муж у неё Семён был. Он-то свой, канилинец, родственники его по всей деревне живут. А Лену со стороны взял, с другой какой-то, дальней деревеньки. Мало кому она по нраву пришлась. Юркая да востроглазая, и всё-то по своей думке перегибала. Сразу, слышь-ка, не схотела с родителями Семёна жить. Стребовала, чтобы он свой дом ставил. А Семён что? Не очень-то и противился, во всём её слушался и не перечил -- сильную, сказывали, она над ним власть взяла. До работы и вовсе неохочая оказалась, всё боле по гостям Сёму тянула и на пирушки-гулянки рядилась.
Только не зажились они в новом доме. Семён-то и ростом высоконек и в плечах широк был, а на поверку хрусткий оказался... От малой хвори отбиться не мог. Стал всякую таблетку на вкус пробовать и силу в ней искать, -- может, оттого ещё пуще хиреть и начал... А быть может, ещё какая подсоба была... Годов-то сколь минуло -- кто сейчас скажет?
Ну и вовсе исчах. Так и положили в землю: тело сохлое, кожа на костях висит, веса-то в нём никакого и не стало.
Страшно Лена по Семёну убивалась. Чуть было умишком не тронулась. А может, и пошатилась: очень уж непутёво у неё жизнь далее сложилась. На могилке тогда весь день и всю ночь пролежала недвижная. Здоровенные мужики не могли с ней совладать, насилу уж увели в деревню. Вдовесок ещё полгода не в себе была -- про гулянки и не поминай!
– - сидит тихонькая-тихонькая и в белу стену немигаючи смотрит. Бабы её силком кормили да утешали, каждая на свой лад. И знахарка Агафья возле неё кружилась -- отпаивала и отшёптывала.