Несбывшаяся весна
Шрифт:
Получив донесение агента, Поляков только головой покачал: уходили, уходили из рук концы этого дела, словно нарочно их кто-то уводил! – положил перед собой оба письма – от дяди к племяннику и от племянника к дяде – и уставился на них, хотя и так знал наизусть каждую строку, каждое слово, каждую букву, запятую и даже каждую кляксу, и даже каждое пятно на конверте.
Бог с ними, с пятнами… А как насчет штампов?
Он схватил оба конверта и быстро осмотрел их. На конверте, адресованном Пантюхину-старшему, стояло, как и положено, три почтовых штемпеля: один – автозаводского энского почтового отделения (там Федор Федорович письмо в ящик бросил), второй – железнодорожного узла связи на энском вокзале, где письмо перегрузили в поезд, уходивший в Большак, ну и единственной большаковской почты. Там его приняла Людочка Панина и отнесла по адресу.
Тут все как надо. А на том конверте, который был получен Пантюхиным-младшим, стоят
Бессмысленно спрашивать у Пантюхина-старшего, ездил ли он 23 августа в Энск. Зачем? Чтобы письмо племяннику опустить? Не проще ли было в таком случае самому выяснить судьбу Бродяги? Не ездил в Энск Порфирий Никитич. Он на первом же допросе заявил, что в областном центре не был больше года – слишком тяжел стал на подъем, да и теперь, с войной, добраться туда можно только поездом, автобусы-то за нехваткой бензина почти всегда стоят.
По узкоколейке до Энска от Большака ходит один поезд с четырьмя вагонами. Он так и зовется – «четверка». Уходит в семь утра, тащится, останавливаясь у каждого столба, в каждом селе, прибывает в Энск в девять часов, стоит день на запасных путях, а в шесть вечера отправляется обратно. Спустя два часа он в Большаке. Если кому в Энск нужно попасть по службе, или в магазин, или на базар, или в больницу – вполне удобно. Машинист и кочегар на этом крохотном составе работают одни и те же, сменщиков у них нет. А что сменяться-то? Работа не пыльная: утром в Энск, вечером из Энска… целый день свободен, можно и поезд досмотреть, и свои дела поделать… а уж письмо бросить в почтовый ящик при вокзале – вообще нечего делать!
Бессмысленно спрашивать Пантюхина-старшего, не просил ли он кого-нибудь опустить письмо в почтовый ящик в Энске. Письмо писал не он, а кто-то другой. Возможно, кто-то другой и попросил машиниста или кочегара довезти письмо до Энска. Это вряд ли вызвало бы подозрения: таким образом письмо хоть на денек, а дойдет быстрей.
И все же Полякову не давала покоя мысль: Пантюхин-старший ответа от племянника не должен был получить! А получил он его в результате какого-то, как выразился Храмов, сбоя.
В чем же этот сбой имел место быть?
Поляков попросил узнать две вещи. Первое: каким образом пересылалась в Большак почта (не пресса, а письма или посылки) – с сопровождающим, в закрытых, запечатанных мешках или как-то иначе, и второе: не болел ли кто-то из паровозной бригады 23 августа.
Оказалось, что никаких сопровождающих для перевозки почты в Большак в природе не существует. Или машинист «четверки», или кочегар перед отправлением заходят на железнодорожный почтамт и там забирают почту для большаковцев. Как правило, это просто пачка писем или извещений на получение посылок или переводов, небрежно перевязанная веревочкой. А порою никто ничего вообще не перевязывает. Посылки – те да, увязаны в мешки. Но посылки в Большак приходят редко, раз в месяц, а то и в два. Переводы – тоже редкость, чтобы получить их, нужно ехать в Энск. Писем немного. То одно, то пять, то десять, когда как. Взял машинист или кочегар пачку в Энске, отдал ее на почте в Большаке, а все ли письма отдал или одно в карман сунул, об этом никто и никогда не узнает.
Машинист или кочегар?..
Вскоре выяснилось, что это был, скорее всего, кочегар, потому что именно он не вышел на работу 23 августа. Машинист взял подручного из другой паровозной бригады и почту в энском железнодорожном узле связи забирал сам, хотя обычно это с большой охотой делал именно кочегар.
Фамилия кочегара была Аболс, звали его Карлис. По национальности он был латыш, однако всю жизнь прожил в Энске, даже и родился тут от родителей-латышей, эвакуированных в Энск еще в годы империалистической, осенью 14-го года. Таких здесь было немало, многие из них в 37-м угодили в агенты самых разных разведок мира – в воображении следователей, как правило. Был репрессирован старший Аболс, Марис. Он умер в лагере через год. А Карлис Аболс и в самом деле теперь стал агентом чужой разведки. Но до 37-го года жизнь его складывалась вполне обыкновенно. Жил, учился, работал, женился… Жена его, впрочем, была русская, откуда-то из южных царицынских степей. Познакомились они в Энске, где Карлис Аболс учился в железнодорожном институте. Молоденькая Анфиса Тарабаева приезжала торговать красной рыбой домашнего улова, соления и копчения. Стерлядь-то в Волге близ Энска водилась, а вот настоящая осетрина [10] – нет, потому расторговывалась Анфиса быстро, а потом бегала по вечеринкам и посиделкам вместе с сестрой Фросей, которая
10
Как ни странно, красной рыбой обычно называют рыбу осетровых пород, имеющую белое мясо, ну а белорыбицей, наоборот, зовется рыба из семейства лососевых, имеющая мясо розовое, оранжевое, красное. На самом деле странного тут ничего нет, слово «красная» употребляется в значении – красивая, дорогая; белорыбицей же лососевые зовутся из-за бледно-серебристого цвета своей чешуи и белесого брюха. (Прим. автора.)
И Поляков понял, что этих людей он, скорее всего, и ищет. Вдобавок жили они на улице имени Лампочки Ильича… В Большаке, чуть ли не в первом после Энска городе области, провели в 35-м году электричество, поставили в квартирах счетчики, а одну из улиц назвали в честь великого события. И Аболс, очевидно, именно поэтому взял такую кличку – Счетчик. Чтоб голову не ломать!
Сложный ларчик, как бывает очень часто, открывался просто.
Когда завербовали Аболса? В Риге в 39-м году? Или раньше, когда кто-то из прежних знакомых родителей приезжал в Энск? Может быть, именно в 35-м? Или позже, уже после начала войны, когда у Аболса уже начали копиться непримиримые обиды на Советскую власть – его собственные, не только родительские? Это еще предстояло выяснить, но главное сейчас – не его старые, а теперешние связи.
Поляков нарочно съездил на вокзал к приходу «четверки» и, смешавшись с толпой, смог близко рассмотреть кочегара. Стало понятно, почему Аболс не пошел сам узнавать о судьбе Бродяги в больницу. Ему не удалось бы остаться незамеченным – с его-то сильно хромающей походкой, с обожженным лицом, покрытым тонкой пленкой глянцево-розовой кожи. Он предпочел очень обходной, вернее, очень объездной путь, который обеспечивал ему безопасность. Однако задание осталось невыполненным.
Это наводило на некоторые размышления. Похоже, Аболс не склонен очертя голову бросаться в авантюры. Он семь, а то и восемь раз отмерит, один раз отрежет. Он очень беспокоится о своей безопасности. Да, да, «объезд» был продуман безупречно. Несчастная случайность подвела.
Вот, наверное, негодовал он: стоило один день пропустить, а Пантюхин возьми и именно в тот день отправь свое письмо! Да и пропуск произошел по причине случайной, нелепей и придумать трудно: Аболс споткнулся на крыльце и упал, ударившись головой, да так, что потерял сознание и пролежал без памяти несколько часов, пока жена не пришла с работы. «Четверка» ушла в Энск без него. И письмо пришло без него, и было получено Пантюхиным, хотя этого не должно было произойти…
На другой день, несмотря на то что врач подозревал сотрясение мозга и предлагал больничный, Аболс все же вышел на работу. Да поздно было!
Постепенно Поляков приходил к мысли, что Аболс не просто так задержался именно в Большаке – маленьком городе, где все знали друг друга и ни одно новое лицо не могло остаться незамеченным. Как раз поэтому! Следить за ним здесь было невероятно трудно. Даже элементарное ведение по улице моментально выдавало преследователя. Аболс, конечно, постоянно был насторожен… Точно такой же настороженной и замкнутой оказалась его жена, маленькая полная женщина с гладкими, неестественно черными волосами и четкими, мелкими чертами когда-то очень красивого, а теперь слишком уж недоброго, замкнутого лица. Все ее отношение к жизни видно было в очерке ее узких, сурово поджатых губ. Почему-то женщины с поджатыми, узкими губами внушали Полякову если не страх, то глубокую неприязнь. И, взглянув на губы Анфисы Аболс, на ее непреклонно нахмуренные брови, он подумал, что еще неизвестно, кто в этой паре руководит другим, кто вообще в доме хозяин. В любом случае она прекрасно осведомлена о делах мужа и, конечно, работает вместе с ним.