Нестор-летописец
Шрифт:
— Куда теперь идем — в Гончарный яр? — спросил чудин, уставив на князя блекло-бесцветные преданные глаза.
Мстислав развернул коня. Ему расхотелось ехать на вечевую площадь и смотреть в мертвые лица тех, кого стаскивали туда для позора и зрелища.
— Я устал и доволен свершившимся, — сказал он. — Киевская чернь запомнит этот день. А нас на Горе ждет богатый пир. Вы заслужили доброе угощение, мои храбрые вои!
Кмети одобрительно зашумели, славя князя.
После ухода дружины улицы Подола огласились стенаньями и призывами к богам. Люди требовали у владык неба, земли и подземья отмщения жестокому князю за эту бойню.
Разбирая на вечевой площади и развозя по дворам тела убитых, насчитали их ровно семьдесят. Без счету остались умертвленные, которых не сволакивали к Торгу, и те, у кого забрали глаза.
Киевский люд проклял князя Мстислава и с того дня ожидал исполнения своего проклятия.
17
Поп Тарасий ничего еще не знал об исходе дела и прибежал ко двору Захарьи, запыхавшись. Обдернул на себе рясу для приличия и стал бить кулаком в ворота. Отперли ему не скоро. Может, и не слышали его стуков. Во дворе ржали кони, кто-то кого-то бранил, и, перекрывая всех, орал младенец. Наконец Тарасия с опаской обозрели через щель и спросили, чего надо.
— С вестью я, — бодро ответил он.
Его впустили и быстро закрыли ворота.
— Мир твоему дому, — обратился Тарасий к купцу, опознав в нем хозяина. — Хотя и не мирные вести я принес.
Захарья самолично впрягал коня в телегу. Выруганный холоп укреплял колесную ось. На другом возке лежало завернутое в толстое одеяло дите и надрывалось от рева. У возка стояла кроха лет пяти, одетая по-дорожному, и тоже горько плакала.
— Но я вижу, моя помощь уже не понадобится, — оглядевшись, добавил поп Тарасий и пояснил: — Меня прислал Душило. Он беспокоится.
— Что бестолку беспокоиться, — неприветливо бросил Захарья. — Сам-то где?
— Пытается поговорить по душам с князем Мстиславом.
— От тебя, отче, какая помощь может быть? — прямо спросил Захарья. — В бега подаюсь, видишь. Старшого с собой возьму, женку с малыми к шурьевой вдове отправляю, там схоронятся.
Из дома показалась хозяйка в распахнутой вотоле, со сбившимся убрусом. Увидав незнакомого, охнула, стала торопливо наводить порядок в одежде. За ней холоп нес туго связанные узлы. Сгрузив их в телегу, он опять пошел в дом. Мавра взяла младенца и принялась укачивать, отчего дите пуще зашлось ревом.
— А сам куда думаешь ноги направить? — спросил Тарасий.
— В Чернигов. Там у знакомца постой попрошу.
— Как звать-то знакомца? Может, Душило тебя искать надумает?
— Нечего ему нас искать, — отрубил Захарья. — Лучше б мне его вовсе не знать.
— Напрасны твои слова, купец. Душило к тебе со всей душой… Ну вот, — поп усмехнулся, — прибаутка получилась. Душа-то у него большая.
— Вот-вот. Была б поменьше у него душа, не пропало бы без следа мое серебро… Да уйми же дите! — раздраженно крикнул он Мавре и направился в дом. На крыльце оглянулся. — Ступай себе, отче, не мозоль глаза. Не до тебя, ей-богу. Душилу передай: благодарствую за заботу, а мне от него ничего не нужно.
Поп Тарасий поправил на голове скуфью, показал козу плачущей Баске и пошел к воротам.
— Не нужно, так не нужно, — сказал он себе. — И то хорошо.
— Отче Тарасий!
К нему кинулся выбежавший из дома Несда.
— Не уходи, отче! — отрок схватил руку Тарасия и припал к ней щекой. — Пойдем с нами в Чернигов. Ты же хотел по Руси походить, города повидать. Я о тебе заботиться стану, как холоп твой. Рясу тебе и онучи стирать буду, калиги твои чистить…
— Что ты, Божья душа, — ласково говорил поп, гладя отрока по взъерошенной голове, — для чего мне холоп. Я сам себе холоп. И постираю, и почищу. Силы Господь пока дает. Вижу, вижу, стосковался ты. Дела душа твоя просит, а дела ей нет. Ну да ничего, еще найдешь свое дело. Твой труд во спасение от тебя не уйдет.
Он перекрестил Несду, мягко отстранил от себя и ушел со двора.
Захарья окликнул сына.
— Чего столбом стоишь. Иди обуй сапоги. Едем уже.
Вслед за детьми пустилась в рев Мавра. Она кинулась на грудь мужу и криком кричала, чтобы взял ее и чад с собой.
— Пропадем без тебя, Захарьюшка! Да как же я детей без тебя растить буду? Сгибнем все. Не меня, так сына, кровинку, пожалей! Возьми с собой в Чернигов…
— Дура! — злился Захарья, стоя с опущенными руками и глядя в сторону. — Куда вы там мне. Сам не знаю, как устроюсь… Да не реви, глупая баба! Не сгибнете. Даньшина Любава вас приветит. Ей одной в дому скушно небось.
— То-то скушно! — снова взвыла Мавра. — А как полюбовник у ней объявится, нам куды тогда? А ежели уже объявился, нас, может, и на двор не впустят.
— Что говоришь-то?! — Захарья отодрал от себя жену. — Любава блядничать не станет. А коли выйдет снова замуж… так и вы ей не чужие. Да и то когда это будет. Вернусь я. Пройдет у князя зуд, и вернусь. Не навек ухожу… Ну все. Поревела и будет. Дай хоть с детями попрощаюсь.
Он подхватил Баску, сгреб в охапку Добромира. Несда обнялся с мачехой. В сердце ему стукнулось смутное предчувствие, что больше никогда не увидит ни ее, ни сестрицу, ни братца.
— Матушка! — слезы полились из его глаз.