Нет мне ответа...
Шрифт:
Словами-то я бы, наверное, об Анатолии Дмитриевиче сказал бы горячей и лучше, чем на бумаге. Но раз иного способа не остаётся, скажу главное.
Папанов — явление чисто российское, по-российски естественное настолько, что он даже из ролей, вроде бы чуждых его природе, делал подлинно узнаваемый характер — генерал Серпилин в «Живых и мёртвых», отставной полковник в «Берегись автомобиля», политический зэк в последнем его фильме «Холодное лето 53-го». Эту роль вообще мог сыграть только он. вытянуть, вдохнуть в неё жизнь, потому как в сценарии она деревянная, сколоченная, будто табуретка, неумелым плотником, когда все гвозди наружу и доски не оструганы. Анатолий Дмитриевич сделал,роль не просто замечательной
Однажды я сказал Анатолию Дмитриевичу, что он всю жизнь играет не в своём театре. Это же я говорил и Ульянову, и Льву Дурову, а сейчас вот талдычу Алексею Петренко. Для всех этих актёров, и для Папанова в первую голову, должен был существовать «свой» театр, где бы и труппа, и репертуар подбирались самим актёром, и пусть бы он играл один-два спектакля в году, но «своих», самим им, натурой и талантом его высмотренных, учувствованных и найденных. Может быть, тогда реже актёры вздыхали бы о своих несыгранных ролях, особенно в русской и мировой классике. Может, не один шедевр, подобный «Дальше — тишина» или «Соло для часов с боем», увидели бы мы.
Но, как уже мне не раз говорили: «Тут тебе не Франция, где Жан Габен получает всё, что захочет, тут тебе Россия, и в ней Олег Жаков, не менее талантливый и значительный, так и не удостоился роли, соответствующей его значительности».
Но, как бы там ни было, жизнь прожита Анатолием Дмитриевичем значительная по содержанию, и не только на сцене. Память его соответствует обаянию, она светла, и остаётся только сожалеть, что Бог не дал ему долголетия и лишил всех нас радости общения с ним.
Кланяюсь русской земле, родившей сей редкостный самородок и упокоившей его. Царство небесное достойному своего великого Отечества человеку, достойно пожившему на этом свете и много потрудившемуся во славу нашего, всё ещё живого, многострадального искусства. Низко кланяюсь всем, кто пришёл помянуть Анатолия Дмитриевича, целую твои руки. Надежда Юрьевна. Храни тебя Бог. Виктор Астафьев
10 сентября 1992 г.
Красноярск
(А.Ф.Гремицкой)
Дорогая Ася!
Затискали, затуркали меня тут дела-делишки — вёрстка из «Нового мира», кстати, правку к третьему куску я послал рукописью. Теперь о пятом томе. Поскольку «Царь-рыбу» мне уже читать всё равно, что самоё рыбу грызть и в сыром виде заглатывать, я начал читать том сзаду — прочёл «Речку Виви» и детские вещи, а потом уж начал со скрипом и самоё «Рыбу». Но 60 страниц не дочитал — с половины главы «Сон о белых горах», тут, где прокладка, пусть эти страницы в редакции корректоры посмотрят внимательней, а тебя прошу обратить внимание на мелкие, но очень существенные поправки.
Я уезжаю на несколько дён в Енисейск, на рыбалку. У нас уже осень, и пришла пора запастись рыбой, ибо буду я рыбачить в промысловой бригаде, ну и удочкой
Будем ждать тебя и Евгения Абрамовича в начале октября, к той поре ещё рыба в холодильнике сохранится, может, даже и икра, но это уж как Бог распорядится. Урожай на картошку и овощи в Овсянке нынче хороший, но местами в крае всё засохло, а у нас последнее время мело, не переставая, но сейчас всё замерло, бабье лето, может, уж наскучило, а ни на бабье, ни на мужичье поглядеть некогда, всё бумага перед глазами.
Кланяюсь, обнимаю, Виктор Петрович
5 октября 1992 г.
Красноярск
(В.Сорокину)
Здравствуй, Валентин!
Очень хорошо написал ты об Иване Акулове! Вот бы тебе и заниматься делом, какое Бог определил, так нет, давно пораженный зудом вождизма, лезешь ты на все трибуны, порой уж совершенно балдея от их манящего великолепия, и трясёшь своими седыми патлами, брызгаешь слюной, защищая какую-то мне неведомую Россию и какой-то совершенно мне неведомый народ. Уж не гостиницу ли одноимённую с её населением обороняешь ты? У тебя, видно, ещё есть жизнь в запасе, коль ты эту — богоданную — расходуешь так наплевательски. Я понимаю Прокушева, твоего предшественника на руководящем посту, — отпетый советский лодырь, демагог, а охота быть литературным барином, чем-то руководить, с кем-то бороться... Но ты, хотя бы судя по материалу об Иване, ещё не поражённый демагогией, разве не чувствуешь, что суета и современное политиканство как ржавчина съедают талант за талантом. А ты-то во имя чего себя и свой Божий дар губишь? Россию никому, в том числе и тебе, и борцам твоим побратимам, не спасти и не помочь ей, если она сама себе не поможет. Как мне тебя жаль и тех, в памяти моей все ещё парнишек, которых вы оторвали от стола и вовлекли в бесполезную свалку.
«Литературную Россию» с нынешнего года я перестал выписывать — она неприлична, это боевой листок стрелковой роты, делающийся на казарменном уровне и под руководством казарменного унтера. Не думаю, что и твой друг и мой товарищ, тоже немало сил и здоровья потративший на «борьбу» и сделавшийся столичным чиновником, из-за чего многое не успел написать, в восторге от твоей бурной деятельности. Я ему говорил о том, и он горько тряс головой, сожалея, что не делал Божье дело и много сил ухлопал ни за что, ни про что.
Неужели и это тебе не урок?
Я где только можно говорю об Иване и его книгах, но судьбы людские — они тоже в руках Божьих, в том числе и посмертные. На Николая Рубцова обрушилась посмертная слава, а на более сформировавшегося, глубокого и серьёзного поэта Алексея Прасолова как не обращал внимания дорогой наш читатель, так и не обращает.
Мне прислали фотографию Ивана с топором за поясом, в полушубке. Замечательная фотография! Такой Иван мне близок и понятен, а не тот, которого я однажды встретил в Госкомиздате — виноватый, суетливый, с бегающими глазами, чего-то оправдательное лепечущий, жалующийся: «Вот, занимаюсь всякой хернёй, писать некогда...»
И ты занимаешься «всякой хернёй». Осердись на меня, но больше на себя, укройся на своей уютной даче, а лучше поезжай на свой горемычный, ограбленный и угробленный Урал, схватись за сивую голову, помолчи, подумай, уединясь, о своём назначении на земле. Может, Бог и обратит на тебя внимание, вразумит, вернёт к делу, которое он тебе назначил, и простит грехи твои вольные и невольные.
А за Ивана и за память о нём спасибо! Очерк этот убедил меня, что ты человек и писатель ещё не конченый, иначе я бы тебе и не написал.