Нет слова «прощай»
Шрифт:
— Я ищу Поля Онамана, — сказал он.
Старуха что-то невнятно забормотала. Он увидел лицо цвета иссохшего пергамента, беззубые десны, неестественно дергающиеся губы. Она взволнованно размахивала руками с кривыми, обезображенными старостью пальцами. Было ясно, что она не понимает по-английски.
Тогда Кен направился к детям. Как только он подошел, они перестали играть, и в их глазах он увидел ту же настороженность, что и у собак. Дети стояли не шевелясь и наблюдали за ним.
— Привет! — сказал Кен. — Вы Поля знаете? Скажите мне, где Поль Онаман.
Дети переглянулись и захихикали. Мальчик лет восьми толкнул девочку чуть
— Вы можете сказать? — спросил Кен. — Мне надо поговорить с Полем Онаманом.
Тогда другой мальчик указал на дальний конец поселка. Это был маленький мальчик, в непомерно большой шапке.
— Вон там! — сказал он. — Может, Поль сейчас там.
Кен пошел туда, куда показал мальчик. От жары он весь взмок, устал и почему-то ощущал смутный страх. Его окружили собаки, они подбирались к нему все ближе и ближе. И тут он увидел своего приятеля.
Поль сидел на поваленном сосновом стволе. Он был совсем один. И одет он был точно так же, как и в день первой их встречи. Кен шагнул к нему. Индейский мальчик поднял голову.
— Привет! — окликнул его Кен. — Как дела?
В уголках рта у Поля вспыхнула улыбка.
— Привет! — ответил он. — А я боялся, ты не придешь.
Они разом заговорили обо всем и ни о чем.
— Пойдем, — вскоре сказал Поль, — я покажу тебе мой дом.
Хижина, в которой жили Онаманы, состояла из двух комнат. В большой комнате было примерно шестнадцать квадратных метров. Там стоял стол, четыре стула, старый диван без ножек и большая бочка из-под бензина, переоборудованная в печку. Другая комната, отделенная от первой фанерной перегородкой, была вполовину меньше: там стояли три кровати. Свет проникал в дом только сквозь дверь и перекосившееся окно над диваном. И потому даже в это безоблачное летнее утро в доме царил полумрак. Пол из грубых деревянных досок ничем не был устлан.
В углу большой комнаты сидела на стуле бабушка Поля. Она сидела не шевелясь и, судя по всему, ничем не была занята. Когда Поль и Кен вошли в дом, она даже не повернула головы. Ни Джейка Онамана, ни матери Поля — если у него была мать — Кен не увидел.
Он подумал: «А каково в этой хижине в январе, когда по ночам бывает тридцать — сорок градусов ниже нуля? И где здесь зимой варят обед, и где ванная комната? И как тут можно готовить домашние задания? А каково здесь сырым, дождливым апрельским днем? Или в сумерки под рождество?»
Кену очень хотелось что-нибудь в этой хижине похвалить. Он сказал, что печка, наверно, хорошо обогревает дом, а кровати на вид очень удобные.
«Хорошо, если Поль не уловит ноток растерянности в моем голосе», — подумал он. А ведь дом Онаманов, казалось, был самым прочным и самым лучшим из всех строений поселка.
Кен испытал чувство облегчения, когда Поль сказал, что пора уже трогаться в путь.
В этот день их дружба, основа которой была заложена еще раньше, расцвела пышным цветом. Мальчики плыли вниз по течению, волоком перетаскивая лодку через бобровые запруды, и держали путь к озеру Дак-Лэйк. Они купались, ловили рыбу, любовались природой. На обед они поджарили себе щуку, которую сами поймали, потом поели малины, собранной у самого берега, и запили все лимонадом. Они смеялись, когда взволнованная утка, мать семейства, пускалась на разные хитрости, чтобы отвлечь их внимание от своего выводка, смеялись над большой лягушкой, которая сидела на берегу и очень важно квакала, когда они проплывали мимо. Смеялись, когда Кен поскользнулся на бревне, поросшем мхом, и плюхнулся в воду. Они все делали вместе. И почти все время говорили.
Они говорили о многом — сначала несмело, а затем, когда прошла скованность, все более доверительно и увлеченно. Кен рассказывал Полю про город, школу, спорт, про своих друзей и признался, что часто чувствует себя одиноким в самой многолюдной толпе. А Поль рассказывал о жителях своего поселка — мужчинах, женщинах и детях, об охоте, о суровых шутках погоды, о древних поверьях и нынешних тревогах своего народа.
Он поведал Кену о долгих зимних днях его детства; старая бабушка часами рассказывала ему индейские легенды. Эти предания всегда рассказывали только зимой: считалось, что летом звери, герои легенд, могут услышать, что о них говорят, и рассердиться.
Он поведал ему сказание о Нанабажо, который сотворил мир и подарил оджибуэям огонь и многому их научил. И о Ми-Ши-Пиживе, Большой Рыси, которая обитает под водой. И о поверье оджибуэев, будто Великий Дух живет во всем — в животных и растениях, в камнях и воде, потому что все сущее едино. Кен узнал, что такое Ми-Де-Ви-Вин, или Великое Сообщество Шаманов, и о том, как Поль десятилетним мальчиком был посвящен в его таинства. Перед этим он долго постился и, очистив тело паром, один ушел в чащу леса. Там он жил, и на пятый день ему явился во сне дух — маниту в облике красной белки, но, по совету бабушки, Поль отверг его. Потом на девятый день явился другой маниту — на этот раз в облике лисицы — и тоже был отвергнут. Наконец, на десятый день, пришел еще один маниту — выдра He-Гиг, и бабушка Поля сказала, что это хороший маниту, и он принял его…
Выдался один из тех редких дней, которые кажутся очень короткими и в то же время бесконечно долгими, — один из тех дней, которым суждено навсегда остаться в памяти.
Кен понял, что Поль так же спокойно и уверенно чувствует себя в густом диком лесу, как он сам — в сложном мире большого города. Подобно тому, как Кену никогда не приходилось задумываться над тем, где находится светофор и сколько стоит автобусный билет, Поль знал оленьи тропы, бобровые запруды и щучьи повадки.
Они расстались вечером, унося с собой нечто новое и важное для обоих. Они весело простились. Кен, быстро работая веслом, повел лодку к даче, и радость звенела у него в душе.
За ужином отец уже был в городском костюме. Белая сорочка, галстук и черные ботинки выглядели в дачной обстановке чопорно и странно. После ужина отец и Кен быстро поплыли в лодке на станцию, но там выяснилось, что поезд опаздывает на сорок минут. Сумерки уже гасли, обращаясь в ночную тьму, когда из-за поворота, наконец, сверкнула паровозная фара.
Кен с отцом прошли по перрону два или три вагона, пока не увидели такой, где было сравнительно мало пассажиров. Отец медленно продвигался к входу вместе с другими людьми, ожидая своей очереди. Уже поднявшись на площадку вагона, он обернулся к Кену.