Нет у меня другой печали
Шрифт:
— Мы непременно вернемся сюда, — говорит Леонид.
— Доброму гостю всегда рады, — посмеивается Саган-оол. Они с Леонидом близкие друзья и, хотя подтрунивают друг над другом, не обижаются.
— Знаешь, Олег, одно мне в Туве особенно нравится.
— Что именно?
— Понимаешь ли, все время, где бы я ни был, смотрю на ноги девушек…
— На это ты горазд…
— Смотрю на девичьи ноги и радуюсь: прямые, стройные, — ни следа того, что был рахит. То же и у парней. А вам, тувинцам, как и нам, якутам, известно, что за штука эта социальная болезнь, болезнь людей, вечно живущих в нужде, в дурных условиях. О многом говорят, Олег, ноги молодых тувинок!
— А якуток?
— Тоже.
— Хорошо тебе хвастаться, а на самом-то деле никто не знает, потому что якуты, говорят, круглый год в унтах ходят — попробуй разгляди, какие у них там ноги.
— Неправда. Бывает, Олег, и у нас жаркое лето. Достаточно солнца и в Якутии.
Наконец мы подъехали к какому-то поселку.
— Шагонар, — говорит Олег.
Между белостенными домиками поблескивает синяя полоса воды — Енисей. Этой весной он наделал много бед. Зима была необычайно снежной, и, когда начался весенний разлив, река вырвалась из берегов, сметая все, что попадалось на пути. Пострадал и Шагонар. Часть поселка была залита водой, паводок унес несколько десятков домов, до сих пор заметно, где они стояли. Однако новых домов никто не строит, потому что скоро вообще не останется следа от нынешнего Шагонара. Когда в Саянах вырастет плотина Шушенской гидроэлектростанции, уровень воды резко повысится и поселок окажется на дне будущего Саянского моря. Поэтому и не отстраивают Шагонар, а кое-что даже сносят и перетаскивают на высокое место, где вырастет новый городок.
Я удивляюсь, что так далеко разольются воды будущего Саянского моря, но удивляться, оказывается, нечего, потому что это будет самая большая в мире гидроэлектростанция, высота которой достигнет двухсот тридцати шести метров. Если на строительство Красноярской электростанции израсходовано пять с половиной миллионов кубометров бетона, то для Шушенской электростанции понадобится уже девять миллионов, и ее мощность превысит шесть миллионов киловатт.
— Нет, в самом деле, зря мои предки покинули этот край. Надо будет нам вернуться сюда, — снова пытается Леонид поддеть своего друга, но Саган-оол не теряется.
— Пожалуйста, приезжайте, — приглашает он, — на строительстве Шушенской гидроэлектростанции понадобится более тридцати тысяч человек, а у нас нехватка рабочих рук.
В Кызыл мы приехали под вечер.
Мне отвели в гостинице роскошный номер, я поспешно смыл с себя дорожную пыль, и мы вместе с Леонидом Поповым отправились посмотреть город.
Еще лет двадцать тому назад Кызыл был большой деревней. Сейчас в нем около пятидесяти тысяч жителей, каменные дома, широкие асфальтированные улицы, утопающие в зелени, — словом, растет новый город в самом сердце азиатского континента. Да, здесь — центр Азии. На берегу Енисея установлен островерхий обелиск, на котором так и написано — центр Азии.
Я долго стоял на берегу и не отрываясь глядел на широкий, могучий поток, в котором слились в единое русло воды Большого и Малого Енисея. У места слияния высится огромная гора, а на ее вершине, видной из любой части города, четко выведено: «МИРУ — МИР». Гигантские белые буквы кажутся высеченными в скале. Словно какой-то великан продолбил верхний слой, и под серой каменной оболочкой проступила белая сердцевина горы. Глядя на эту надпись, я вспомнил Кара-оола, вспомнил каменную статую с высеченным на ней изречением: «Нет у меня другой печали, как печаль о судьбах моей страны…» Потом Кара-оол перефразировал его. Теперь мне хотелось перефразировать эту мысль еще раз:
«У человечества нет иной печали, как печаль о судьбах своей планеты».
Над горой бледно мерцает первая звезда. Енисей с шумом несет свои воды. Из века в век сверкали звезды и так же шумели воды реки, но для человека каждая встреча с ними — всегда нова, каждую ночь человек подымает голову к небу, ища звезды, и тихо радуется, если видит их, если тучи не заслоняют неба. Человек хочет каждый день видеть зажигающиеся звезды и поэтому высекает на горных кручах или выкладывает белыми камнями два очень важных слова. Пожалуй, самые главные слова нашего века.
Мне повезло. Капитан мощного речного буксира согласился взять меня в очередной рейс к верховьям Енисея. Других дорог туда нет. Можно, правда, нанять специальный вертолет, но такая роскошь мне не по карману. Пассажирские суда из Кызыла не ходят: ни вверх, ни вниз. Их вообще здесь нет. Слишком опасны и трудны пороги Енисея. Мне поистине повезло. Буксир идет к самым верховьям Енисея, где должен взять плоты, чтобы доставить их в Кызыл. Для строек.
Все места в каютах заняты. Экипажу буксира надо отдохнуть, хорошенько выспаться, и капитан принял меня на борт с условием, что я не буду предъявлять каких-либо претензий по поводу неудобств. Я согласился без колебаний. Места на палубе достаточно. Только бы не зарядил дождь, потому что уже много дней подряд небо чистое, ни облачка, и жара, как в хлебной печи. Кстати, в Туве солнечных дней в году не меньше, чем в Ялте.
Капитан судна Петр Кириллов еще молод. Высокий, худощавый, неразговорчивый, как большинство коренных сибиряков. Еще до отплытия он познакомил меня с судовым коком, которого все называют дядей Колей, так как он по возрасту старше всех. Мы с коком должны были решить проблему моего питания, потому что плыть предстоит в местах совершенно безлюдных.
— Блокнот есть? — спросил дядя Коля.
Я кивнул.
— Бери карандаш и ниши. Первое — семь буханок хлеба…
— Я же не с семьей еду, — пытался я пошутить, мысленно прикинув, что семи буханок мне не только что за пять суток, но и за целый месяц не съесть. Но кок был не расположен к шуткам.
— Ежли с семьей, так было бы не семь, а может, и все двадцать… Второе — килограмм масла и литр подсолнечного, — сказал он, загибая второй палец и вопросительно глядя на меня, будто ожидая возражений и, видимо, заранее готовый их отвести.
Но я молчал.
— Третье — пять кило огурцов…
— Ну знаете, — только и успел я сказать, а «дядя» вытащил у меня из рук карандаш и пошел себе прочь, даже не оборачиваясь, — маленький, кругленький.
Я догнал его, снова взял карандаш и послушно повторил:
— Так, пять кило огурцов.
— Десять банок мясных консервов, — продолжал как ни в чем не бывало дядя Коля.
Я поднял на него глаза, наши взгляды встретились, но я молчал.
— Полтора кило сахара…
— Так.
— Три пачки чаю.
— Так.
— Кило макарон и кило крупы.
— Так.
— Хорошо бы еще ведро картошки, — сказал он, но, встретив мой умоляющий взгляд, вздохнул: — Да где ее возьмешь? Вместо картошки возьми-ка ты лучше помидоров — что ни говори, овощ. Я видал на базаре.