Нет у меня другой печали
Шрифт:
Погонщики могут сойти за двух близнецов, и даже имена их звучат похоже — Яша и Саша. Оба — камчадалы [5] . Я еду с Яшей. Его прадед — донской казак — много десятилетий тому назад отбывал на Камчатке военную службу, здесь женился на девушке-ительменке и остался навсегда. Яша — невысокий, коренастый паренек. Лицо у него немного светлее, а щелки глаз чуть шире и скулы выступают меньше, чем у чистокровных представителей северных народностей, однако с первого взгляда ясно, что в жилах Яши течет азиатская кровь. Он работает на вулканологической станции. Летом отправляется в экспедиции на лошадях, зимой — на запряженных собаками нартах. На станцию пришел несколько лет назад. А до того занимался рыбной ловлей и охотой, как и его отец, дед и прадед.
5
Камчадалами называют старожилов Камчатки. Чаще всего это метисы, потомки смешанных браков европейцев и представителей местных национальностей.
— Хоть немножко поспали, Яша? — спрашиваю я.
— Спал.
— Где же вы спали, когда в палатке негде было даже ногой ступить?
— Тут спал. На нартах, — показывает он на сани.
Я не слишком удивлен, хоть и знаю, что ночью мела пурга. Я давно уже не удивляюсь выдержке северян, их умению применяться к самым, казалось бы, невыносимым природным условиям.
Яша развязывает брошенный у палатки мешок и достает из него охапку юколы [6] . Он разрывает руками сухую рыбу, бросает каждой собаке по куску, и те ловят свою порцию на лету. Неужели это и вся их радость?
6
Юкола — высушенная на солнце рыба, основная и, можно сказать, единственная пища собак.
— Нет, — отвечает Яша. — Это только подкрепиться, чтобы в дороге были веселей. А главная кормежка — вечером.
— Всего один раз кормите?
— Один.
— А поите?
— Снега напьются.
Все-таки незавидная жизнь у этих четвероногих. Собачья.
Мы с Яшей переворачиваем нарты набок, счищаем с лыж намерзшие комья, снега и, простившись с вулканологами, пускаемся в путь.
Мне приходилось ездить на нартах, запряженных оленями. Я еще удивлялся, что эвенки обходятся только одной вожжой, а когда надо повернуть в сторону — тычут в морду животному длинным деревянным шестом. Яшины собаки запряжены совсем без вожжей, у него нет даже длинной палки, лишь короткий бич на толстом кнутовище.
— Лево, лево! — кричит Яша сиплым, простуженным голосом, и головной пес — вожак — сворачивает влево.
За ночь вчерашнюю колею занесло, и теперь собаки находят ее чутьем, часто сбиваясь с тропы и почти с головой окунаясь в рыхлый снег. Его так много, что, даже увязнув до подмышек, человек не достал бы земли. Собакам трудно тащить по такому снегу нарты. Почти невозможно. Поэтому каюры непрерывно кричат «лево»-«право», отыскивая оставшуюся с ночи колею, где придавленный снег уже прихватило морозом, и собаки не тонут в нем. Больше всего работы вожакам — они прокладывают тропу. Но и у замыкающих нелегкий удел — они ближе к нартам, так что им не только тяжелее передних тащить сани, но и чаще достается кнутом. Лучше всего тем, кто в середине. Им и тропу не искать, не протаптывать, и кнута не бояться.
Сегодня особенно плохо Горностаю — большому белому псу, запряженному ближе всех к нартам. В первый раз он свалился, когда я сидел на санях, а Яша на широких, подбитых оленьей шкурой лыжах ушел вперед — прокладывать тропу. Горностай упал, когда нарты катились под уклон, и собратья несколько десятков метров волокли его по снегу, а он корчился, не успевая вскочить на ноги; нарты наезжали на него, и раздавался душераздирающий визг. Наконец мне удалось как-то удержать рвущихся за хозяином собак. По пояс в снегу, я пробрался к Горностаю, распутал постромки, осмотрел собаку, но она была цела и невредима и благодарно лизнула мою руку. Я дал собакам с минуту отдохнуть. Высунув языки, они тяжело дышали, хватали снег, их бока вздымались, как кузнечные мехи, но все смотрели в ту сторону, где за небольшим холмом исчез хозяин.
Мы нагнали Яшу, он положил на нарты лыжи, сел сам. Через полкилометра Горностай упал второй раз. Яша дал собакам небольшую передышку и теперь уже все время следил за Горностаем.
— Смотри, он опять упадет сейчас. — сказал Яша.
В самом деле, собака бежала как-то странно. Казалось, у нее нарушена координация движений: лапы болтались, налезали друг на друга, голова повисла, а спина выгнулась, как у застигнутой врасплох и приготовившейся к защите кошки. Секунда, другая, третья, и Горностай снова рухнул в снег. Яша придержал собак.
— Заболел нес?
— Нет. Отъелся за лето, бездельник, а теперь трудно. Салом зарос… Через недельку-две все будет хорошо, — говорит Яша, выпрягая Горностая.
Он подвел собаку к нартам и уложил рядом со мной.
— Будет еще один пассажир, — сказал Яша, привязывая Горностая.
Мы двинулись дальше. Глядя в усталые, прижмуренные глаза Горностая, я подумал: что, если бы собаки могли мыслить и знали, что такое «симуляция»? Вряд ли они стали бы тащить сани до упаду, как Горностай. Я вытянул руку, погладил этого честного работягу, и он благодарно меня лизнул. Но Яша не позволил ему долго нежиться. Через полчаса снова поставил в упряжку. Только теперь уже в середину, а к нартам переставил Жулика. Это был молодой пес. Я еще раньше заметил, что он и на ходу ухитрялся поиграть с друзьями, шутливо хватал своего напарника за ухо или загривок. В середине Жулик не слишком уставал, и в минуты отдыха он открыто лез к другим собакам, желая поиграть, но те отвечали ему рычаньем, как бы говоря: «Отстань! Хорошо тебе дурачиться… Побудешь на моем месте — мигом вылетят из башки все глупости…» Жулик и на новом месте попытался было озорничать, но, отведав кнута, стал серьезней относиться к своим обязанностям.
Мы спускались вниз. На пути встречались ущелья, из которых приходилось выбираться по отвесным склонам. Мы с Яшей выскакивали из саней, брели по глубокому снегу, желая помочь собакам. Одежда наша промокла, обрастала снегом, который таял, когда мы снова усаживались на нарты. Поднимаясь из одного ущелья, Яша заметил на снегу кровавые пятна. Когда мы очутились наверху, он остановил собак и осмотрел их ноги. У какого-то пса из лапы сочилась кровь. Яша очистил лапу, достал меховой мешочек, похожий на кисет старого деревенского курца, надел его на раненую лапу и привязал. Пес спокойно сидел, благодарными глазами следя за работой хозяина, и время от времени лизал его руку.
У Яши было много таких кисетов. Оказывается, эти мешочки обуваются собакам не только при ранении. Ближе к весне нередко бывают оттепели, после которых снова ударяют морозы, и снежная корочка превращается в твердый режущий наст. Вот тогда-то собак пускают только в такой обувке.
Было уже темно, когда мы достигли леса, за которым находился нижний лагерь. Мы нарубили сушняка, погрузили его на нарты и сами сели, но собаки тянули весело, не дожидаясь понуканий, видимо чувствуя близкий отдых.
Не доезжая до палатки, мы увидели синеватую ленту, поднимающуюся из трубы. Из палатки высунулась чья-то голова, и тут же вывалились наружу несколько человек. Высокий, стриженный наголо пожилой мужчина дружески приветствовал погонщика. Видно было, что они добрые старые знакомые. Познакомились и мы.
— Святловский, — сказал мужчина. Рука у него была грубая и сильная.
Месяц тому назад эта фамилия ничего бы не сказала мне, но теперь я знал, что Святловский — профессор, доктор геолого-минералогических наук, один из выдающихся вулканологов страны. Славный человек. Простой, со всеми находящий общий язык, интересный собеседник. Казалось, он из бездонного колодца черпает всё новые и новые сведения. Мы долго пили горячий чай, ели консервную уху и разговаривали. Святловский с группой из троих человек тоже хочет побывать у кратера. Завтра утром он выходит на лыжах вслед за погонщиками собак, которые доставят оставшуюся аппаратуру и другое снаряжение, необходимое экспедиции. Этот человек рассказал мне много интересного о камчатских вулканах. Спокойствие этих великанов обманчиво. Целыми десятилетиями они угрюмо молчат, и люди думают, что вулкан навсегда угас. Но в один прекрасный день он пробуждается со страшной силой. Так проснулась сопка Шивелуч, которая пятнадцать лет почти не подавала признаков жизни. Несколько лет назад она пробудилась с невиданной силой, извергнув около кубического километра скалистых пород. Я вспомнил, что недалеко от Петропавловска находится огромная Авачинская сопка. Когда выходишь из самолета, кажется, что она совсем рядом, а над ее вершиной неизменно клубится облако дыма и пара.