Нет у меня другой печали
Шрифт:
Я догадываюсь, почему Вадим завел этот разговор. Он любит деревню, любит трудовой деревенский быт. А может быть, еще и потому, что у него, как у всех у нас, душа и глаз истосковались по зелени деревьев, босые ноги — по росистым лугам, руки — по настоящей, мужской работе. Я прекрасно понимаю его. И сам тоже охотно соглашаюсь рассказать ему о Литве, в которой он никогда не был. Рассказываю с каким-то упоением, осязаемо чувствуя, как много дорогого и святого есть на земле у человека.
Наконец однажды буран выбился из сил. Это случилось, должно быть, на шестые сутки, потому что снова было дежурство Валерия.
— Подъем, засони, всю красоту проспите! — кричал он, выбравшись рано утром из палатки.
Мы поверили не сразу, так как уже привыкли к невинным розыгрышам, разнообразящим серые будни. Однако Валерий клялся и божился, что не врет. Не преувеличивая, могу сказать, что зрелище, которое я увидел, околдовало меня. Я как выскочил, так и застыл, по пояс в снегу и не чувствуя стужи, не в силах оторвать глаз от кратера.
Занимался погожий день. На фоне ярко-синего неба четко вырисовывались зубчатые линии белоснежных гор, а над ними непрестанно взлетали в небо букеты красных цветов — раскаленные камни и глыбы огненной лавы, выкидываемые из кратера. Вулкан был отлично виден, и казалось, он совсем рядом, рукой подать. В прозрачном предрассветном воздухе стоял оглушительный грохот. Вулкан безостановочно метал в небо тяжеленные камни, точно желая кого-то сбить. Пылающие осколки разлетались в стороны веером, гигантские глыбы лишь приподнимались над жерлом кратера и падали обратно, а он снова и снова их выплевывал, пока наконец не отшвыривал совсем.
Отказавшись от завтрака, мы захватили несколько банок с консервами и поспешили к кратеру. Я вышел первым, так как ребята еще собирали съемочную и фотоаппаратуру, укладывали в рюкзаки запасные кассеты с пленкой. Кроме того, я знал, как быстро лазят они по горам, и не сомневался, что вскоре меня догонят.
Я шел по гребням, как мне велели, потому что здесь почти не было снега и торчали голые скалы, покрытые тоненькой коркой льда. Казалось, какой-то упорный мастер обошел все камни, над каждым нагнулся и тщательно смазал лаком. Кратер почти все время был в поле зрения, исчезая из виду, только когда я пересекал впадину или ущелье. В такие минуты его грохот, казалось, в несколько раз усиливается.
Когда человек поймет язык земли? Ведь мы почти ничего не знаем. Самые глубокие океаны в наши дни, по-видимому, скрывают меньше тайн, чем земля, на которой мы живем, по которой ходим, в которой спим и на которой бодрствуем. Человек устремился в космос, заводит близкое знакомство с другими небесными телами, но чрево земли остается для него недостижимым, непонятным. А ведь земля говорит. Она изъясняется устами вулканов, только мы не в состоянии понять, что она хочет сказать.
— Эгей! — услыхал я за спиной.
Обернулся и увидел Вадима в ярко-синем костюме альпиниста. Он что-то кричал, указывая рукой в сторону кратера. Я взглянул туда и обомлел: к небу поднимался черный столб, похожий на гриб атомного взрыва. Его шляпка, казалось, подпирала небосвод. Километра на два или на три в высоту выбросил вулкан пепел, камни, осколки, и несколько минут они висели непроницаемым облаком.
— Черный плевок? — спросил я Вадима, поравнявшегося со мной.
— Он самый… Наше счастье, что не вышли на полчаса раньше. Теперь бы мы уже были возле кратера, и кто знает… Хотя чертовски хочется увидеть все вблизи.
Он обогнал меня и пошел вперед ровным, неторопливым шагом. Приятно смотреть, как ходит Вадим в горах. Альпинист. До войны был чемпионом страны по горнолыжному спорту. Он идет небольшими шагами, медленно и верно, как часы, — ни сбавляя, ни убыстряя темп. А я то и дело останавливаюсь, мне не хватает воздуха, и отчаянно колотится сердце. Все-таки более двух тысяч метров над уровнем моря.
— Это еще не высота, — улыбается Вадим и шагает, опираясь на ледоруб, таща на себе рюкзак, в котором три фотоаппарата и множество кассет с пленкой.
Вскоре меня обгоняет и Алеша, а затем Валерий, уже недалеко сопит запыхавшийся Олег. Чем ближе кратер, тем тревожней у меня на душе. Я подхожу к месту, где только что падали вулканические бомбы. Большие камни застряли в скалах, а те, что угодили в снег, растопили его и все еще дымятся. Подняв камень величиной с кулак, я чувствую, что он еще теплый, хотя мороз щиплет лицо, а острый горный ветер так и бреет щеки. Вырытые бомбами в снегу воронки чернеют в нескольких метрах друг от друга, беспорядочно разбросанные по всему склону. Нет, не хотелось бы оказаться здесь во время черного взрыва. Что уготовили мне злые или добрые силы, которые так долго не позволяли приблизиться к кратеру?..
Вулканологи и Вадим еще раньше присмотрели укромное местечко у самого вала, образованного застывшей лавой. Отсюда хорошо видны и кратер, и начинающаяся от него река лавы. Огромный, перегоревший в лоне земли камень представляет собой надежное укрытие от свирепого ветра и неплохое убежище во время черного взрыва. Камень еще горячий, от него исходит приятное тепло, и хорошо прислониться к нему спиной, погреть мерзнущее тело.
Все спешат фотографировать, почти беспрерывно стрекочет кинокамера Олега. Кратер с оглушительным грохотом выбрасывает ярко-красные и черные камни. Некоторые из них превосходят по величине крестьянскую избу средних размеров, не говоря уже о бане. Такие выбросы вулканологи почему-то прозвали портянками.
— Ну выбрось, выбрось портянку! — как живого упрашивают они кратер, наставив аппараты. И кратер не заставляет долго себя просить, запускает в небо новую пурпурную глыбу. Люди, охваченные экстазом, кричат не своими голосами и щелкают аппаратами. Этот крик заразителен. Я ловлю себя на том, что тоже деру глотку.
Вырывающиеся из кратера черные камни похожи на громадных птиц, которые бешено кувыркаются и машут крыльями на лету.
Я стою и смотрю на реку лавы. В самом деле, другого сравнения не придумаешь. Лава движется, точно река во время ледохода. Она ползет примерно со скоростью пешехода. С обеих сторон ее обрамляют груды серых, пористых, как шлак, скал, а сама река — багровая, сверкающая, и только в нескольких стах метрах от кратера она темнеет, чернеет, подергивается золой.
Извержение началось с того, что в земле открылась почти семисотметровая щель, из которой и потекла лава. Сейчас лавовый поток прошел около пятнадцати километров, выбирая для своего русла ущелья и ложбины между скалами.
Я незаметно поглядываю на ребят, но не вижу на их лицах ни страха, ни волнения, только глаза искрятся каким-то внутренним огнем. Я понимаю, что никто из них не хочет сложить здесь голову, что они не безумцы и не станут попусту рисковать жизнью, но не могу отделаться от ужасной мысли, что земля вдруг разверзнется у меня под ногами или случится что-то еще более ужасное. Никогда не думал, что инстинкт самосохранения так силен и его так трудно подавить. Нет, подавить его, очевидно, невозможно. Можно только заглушить. Ничего подобного я в своей жизни не испытывал, разве только в снах далекого детства. Я презираю себя за этот страх, пытаюсь принять бодрый, беспечный вид, но не сомневаюсь, что товарищи видят меня насквозь, только ничего не говорят, не смеются надо мной, помнят, должно быть, тот день, когда они сами впервые очутились в этом преддверии ада. Такое не забывается.