Неверная. Костры Афганистана
Шрифт:
Набив живот, мы неторопливо прогулялись до парка, где встречаются нищета и голод, чтобы поплакаться друг другу на свою злую долю и запрыгнуть на плечи какому-нибудь глупцу, посмевшему подойти слишком близко.
Там, у стены напротив супермаркета «Эй-Ван», мы встретили Пира-дурачка, который рылся в куче мусора вместе с бездомными, никому не нужными собаками.
Башмаков на его черных, покрытых коркой грязи ногах не было, кудрявые, давно не мытые волосы свалялись так, словно на голове у него была надета плохо выделанная каска.
– Блохи! –
– Все блохи тут – на тебе, – засмеялся Спанди, глядя, как Пир карабкается на верхушку горы из разорванных картонных коробок и гнилых, вонючих объедков.
– Блохи на мне, блохи на тебе, блохам хорошо, потому что они блохи… – запел сумасшедший, ожесточенно почесывая в голове, и покосился на меня: – …Правда, маленькая блоха?
– Наверное, – ответил я, гадая про себя, как это возможно – пасть настолько низко, чтобы проводить жизнь по щиколотку в дерьме.
Истории Пира-дурачка никто на самом деле не знал. Сумасшедший и сумасшедший, ухитрявшийся выжить среди всех передряг, которые устраивал ему Кабул. Но я догадывался, что история была нехорошая, и меня печалила мысль о том, что когда-то и он был таким же маленьким мальчиком, как я, с такими же надеждами на будущее.
– Держи, Пир, – сказал я, подходя и протягивая ему куртку, которую дала мне Мэй и которую дал Джорджии Исмераи, – это куртка для короля блох.
Пир выхватил ее у меня из рук, сунул под мышку и быстро попятился от нас к стене, словно боясь, что я могу передумать.
Упершись в стену, он остановился и посмотрел на меня с каким-то странным выражением на лице, которого я не понял. Потом развернулся, перескочил через стену и побежал зигзагами по бурой высохшей траве.
– Куртка для короля блох! – закричал он. – Приветствуйте короля! Короля блох!
– Рехнулся, – сказал мне Спанди, когда мы двинулись в обратную сторону, в Вазир Акбар Хан.
– Да, – согласился я.
– И все-таки ты сделал хорошее дело, Фавад.
– Да нет, – сказал я. – Это была всего лишь куртка, которую никто не хотел носить.
19
– Поехали, Фавад!
Спанди подбежал ко мне на улице, когда я катил на дневную работу в магазин Пира Хедери.
– Кабул в огне, а мы все пропустим!
– Что значит – «в огне»? – спросил я, останавливая велосипед и устремляя взгляд в небо в поисках дыма, пламени и других признаков пожара.
– Американцы убили кучу народа, и все бунтуют, – объяснил он, хватаясь за сиденье моего велика. – По радио говорят, по улицам маршируют сотни людей и поджигают все, что видят. Я слыхал даже, будто в Шахр-и-Нау сожгли какого-то китайца.
– Не может быть!
– Правда! – заверил меня Спанди. Его серые прежде щеки были сейчас красными от возбуждения.
– Но за что? – спросил я.
– Какая разница? – ответил он. – Это же бунт! Нет никаких правил!
– Тогда ладно, поехали, пока все не пропустили! – согласился я, и Спанди забрался позади меня на велик, уцепился за мою куртку,
Казалось бы, отыскать в городе сотни бунтовщиков, сжигающих китайцев, дело не сложное. Но к тому времени, как мы добрались до Шахр-и-Нау, там не было ни одного человека, похожего на бунтовщика, и о том, что произошло что-то серьезное, говорили только почерневшие каркасы полицейских пропускных пунктов, разбитые витрины магазинов и рассыпанное по улицам еще не разворованное добро.
Мы двинулись по следу, расспрашивая других мальчишек, чтобы уточнить направление, и все-таки нашли наконец в районе Таимани небольшую толпу, выкрикивавшую «Смерть Карзаи!» и «Смерть Америке!».
Над головами они держали плакаты с портретами Ахмад-Шаха Массуда, и мы, сообразив, что это и есть бунтовщики, к ним присоединились.
К тому времени, как мы пристроились в хвост процессии, народу в ней оставалось не так уж много, и большинство было похоже на студентов, но мы все равно решили им помочь и принялись кричать: «Смерть Америке!» – поскольку, похоже, это было все, что требовалось, чтобы стать участником бунта.
Шедший перед нами мужчина в черном оглянулся с улыбкой, услышав наши голоса, и мы, поощренные, начали кричать еще громче, на сколько хватало дыхания:
– Смерть Америке! Смерть Америке! – одновременно смеясь от возбуждения.
Толпа маршировала по улицам, подобно секте каких-нибудь братьев-америконенавистников, и двое мальчиков постарше пытались повалить каждую встречавшуюся по пути сторожевую будку, установленную возле зданий с вывесками на иностранном языке. У нас со Спанди недоставало ни силы, ни храбрости, чтобы помогать им в этом, и слабость свою мы возмещали криками.
– Смерть Америке! – вопили мы, пытаясь придать своим лицам то выражение ненависти, какое видели у остальных.
– Смерть Америке!
– Да! Сдохни, Америка! Ты – мусор! – кричал Спанди.
– Воняешь гнилой капустой! – подхватывал я.
– И собачьим дерьмом! – соглашался Спанди.
– И воюешь как девчонка!
– И хнычешь как женщина!
– И ешь детей!
– И трахаешь ослов!
– И…
Тут мне дали по шее.
– Что вы, засранцы, здесь делаете? – донесся до моего слуха злой голос, и, обернувшись, я увидел за спиной разъяренного Джеймса.
Опять я забыл, что иногда он все же должен зарабатывать себе на жизнь.
Позади процессии толпились вдоль дороги и другие белолицые журналисты с ручками, блокнотами и фотоаппаратами в руках.
– Мы протестуем, потому что американцы убили пятьсот афганцев! – проорал я, пытаясь перекричать остальных бунтовщиков, в чьи голоса появление прессы вдохнуло, казалось, новые силы.
– Ты сам не знаешь, что мелешь! – крикнул Джеймс в ответ, что было на самом деле правдой. – Это не игра, Фавад. Идите сейчас же домой, не то я сам отведу вас туда… и матери твоей скажу, чем вы тут занимались.