Неверная. Костры Афганистана

Басфилд Андреа

– Да ладно, неужели ты об этом не думал? – пропищала она на самый противный девчоночий манер.

– Никогда! Гадость какая! – соврал я.

Но не успел я договорить, как перед мысленным взором моим промелькнул образ Джорджии, а за ним – Мулали, а потом – и Джамили, что меня даже слегка встревожило.

– А я бы вышла замуж за Шарук Хана.

– Это который актер?

– Да, актер. Такой красивый! Я видела вчера по телевизору фильм про императора Асоку. Очень романтичный. Шарук Хан там играет принца, который полюбил прекрасную принцессу по

имени Каурваки. Потом он подумал, что она умерла, и сделался злым завоевателем, потому что его сердце умерло вместе с ней. И в конце женился на другой женщине, тоже красивой, но не такой, как Каурваки.

– Злым завоевателем? Ну-ну. Он же гей.

– Неправда! – взвизгнула Джамиля.

– Он актер, – поддразнил я. – Всего лишь мальчик, который танцует за хорошие деньги.

– Возьми свои слова обратно, – снова завизжала Джамиля. – Возьми обратно или…

– Или что?

Джамиля толкнула меня на тележку, груженную апельсинами, и в этот момент что-то грохнуло со страшной силой – ничего громче я еще не слышал, и обоих нас швырнуло наземь.

Земля под руками и коленями задрожала от боли, когда ее сотрясло взрывом, и в сердцах наших вспыхнул страх понимания.

В ноздри сразу же ударил запах горящей кожи, мир вокруг застыл в молчании, и я, приподнявшись, поглядел назад – в сторону Массудова округа, туда, где пламя пожирало искореженные остатки «лендкрузера» и еще какой-то машины, туда, где мы стояли всего несколькими секундами раньше и где мы расстались со Спанди.

Спанди!

Я быстро обежал взглядом раскаленное алое пламя, лизавшее небо, подобно языку ящерицы, черные, окровавленные лица людей, мне незнакомых, жуткое месиво из крови, костей и ошметков плоти на земле, каких-то растерянных солдат и наконец увидел его – он стоял довольно далеко, но, казалось, я мог его коснуться. Потому что взгляд мой сосредоточился на нем и словно притянул его ко мне.

Он стоял возле обломков машины. Маленький мальчик, попавший в бесконечный кошмарный сон.

Вокруг него клубился черный дым и по воздуху летели еще, падая на землю, куски металла и красно-черные куски плоти, когда глаза наши встретились и жизнь остановилась. Я не слышал ничего, кроме стука двух наших сердец, соединенных в это мгновение взглядами.

Спанди был жив, и я ощутил, как моя любовь к нему разлилась по жилам, заполняя собою все мое существо, отдаваясь тяжелыми ударами в ушах; он был мне братом, ближе, чем любая родня, и я своим взглядом, изо всех своих сил, говорил ему это, когда тишина вдруг снова взорвалась грохотом.

Джамиля неподалеку от меня вскочила на ноги, и сквозь затихающие отзвуки взрыва я расслышал, как она шепчет его имя:

– Спанди…

И оба мы бросились к нему – и в тот же миг в воздухе засвистели пули.

Мы побежали к нему, не успев испугаться, потому что не успели задуматься, ведь это и есть то, что в действительности порождает страх, – жуткие мысли, приходящие в голову, – поэтому мы не остановились и продолжали бежать, и мир вокруг казался смазанным

пятном, пока мы спешили добраться до ада, который собирался поглотить нашего друга.

Вслед за выстрелами зазвучали крики – и на афганском языке, и на иностранных.

Слышать это было ужасно – испуганные и разъяренные люди выплескивали в крике всю свою ненависть и страх, пытаясь убежать от невидимых пуль и падая, пораженные ими.

Но мы все равно бежали вперед, и я не отрывал глаз от Спанди, моля его остаться в живых и не бояться, потому что мы сейчас спасем его, и я чувствовал, что он слышит меня и мои слова поддерживают его, и мы уже приближались, так что это было почти правдой.

А потом его глаза – глаза, которые я знал всю свою жизнь, глаза, которые были такой же частью меня, как и его, – вдруг расстались с моим взглядом, голова его запрокинулась, и я увидел дыру в его груди, откуда выплеснулась на куртку кровь, и он упал на землю, словно сломанная игрушка.

– Нет! – закричала Джамиля. Она продолжала бежать, а у меня подкосились ноги – от ужаса и боли, и глаза застила тьма. – Нет! – кричала она. – Пожалуйста, не надо! Ведь он всего лишь ребенок!

22

Отец Спанди отыскал его в больнице и привез в Хаир Хана, чтобы упокоить навечно рядом с матерью.

Я понимал, что это хорошо, и радовался за него, потому что он не раз говорил мне, как сильно скучает по своей матери – когда видит меня рядом с моей.

И я радовался тому, что теперь он будет не один.

Правда, радовался.

Но другой частью своего сердца радости я испытывать не мог, поскольку Спанди был моим лучшим другом, а теперь его не стало, и, пока он спал вечным сном, я должен был продолжать жить дальше, бодрствующий и одинокий.

Я не мог даже представить себе, как это возможно.

Во мне с того дня образовалась дыра – еще одна, вдобавок к остальным, которые уже успел пробить мир своим кулаком. И чем больше я об этом думал и думал о той части меня, которая принадлежала моему другу и которая теперь опустела, тем больше мне казалось, что скоро у меня совсем не останется тела.

Меня поедали дыры.

И хотя я хотел быть сильным – ради него, и ради его отца, и ради Джамили, которая просто сходила с ума от горя, – силы в себе я не находил. Слишком уж всего этого было много. Слишком оно было неправильным. И слезы не давали мне дышать.

Спанди не стало.

Только вчера он был здесь, рассуждал о любви и размахивал телефонными карточками, а сегодня его отец и еще трое мужчин перенесли его на своих плечах в мечеть.

Над головами у нас сияло чертово солнце – смеялось себе в небе, вместо того чтобы плакать с нами.

Оно тоже было неправильным.

Все было неправильным, и мне не верилось, что когда-нибудь что-нибудь может снова стать правильным.

Это сделал смертник, сказал Джеймс, еще один смертник, выплеснувший свою ненависть на конвой из иностранных и афганских солдат.