Неверная. Костры Афганистана
Шрифт:
И я собрал все эти образы и звуки и сохранил их в своем сердце, чтобы никогда не забывать о том, что в Афганистане есть не только войны и убийства.
– Когда я был примерно в твоем возрасте, у меня тоже умер один из лучших друзей.
Хаджи Хан вел машину и курил. Рядом с ним сидел мужчина с автоматом, который выглядел весьма устрашающе, и я на заднем сиденье чувствовал себя совсем маленьким.
Услышав эти слова, я поднял взгляд и обнаружил, что он смотрит на меня в зеркальце заднего вида.
– А как? – спросил я. – Как он умер?
– Мы с ним были в Сурхуде, это деревня недалеко от Джелалабада, играли у реки с красной водой, стекающей с гор. Он упал в нее и утонул.
– Река была глубокая?
– На самом деле нет. Я думаю, что, падая, он ударился головой о камни, потому что, когда я понял, что он не дурачится, и стал вытаскивать его из воды, на голове у него оказалась глубокая рана.
– Ты решил, что это он так играет?
– Увы, решил. Эй! Куда прешь, ублюдок! – выкрикнул вдруг Хаджи Хан и вывернул руль, чтобы объехать одноногого мужчину на велосипеде, мчавшегося нам прямо под колеса.
Посигналив и бросив пару грозных взглядов на инвалида, которому, судя по его беспечности, предстояло вскоре потерять и вторую ногу, Хаджи Хан покосился на меня.
– Извини, – виновато сказал он. – Джорджии лучше не знать, что я такое ляпнул.
– Ты что-то ляпнул? – спросил я.
И он, глядя на меня в зеркальце, улыбнулся глазами.
– Каково тебе было, когда умер твой друг? – спросил я.
– Не слишком хорошо.
– Мне тоже сейчас не слишком хорошо, – признался я.
– Сейчас и не может быть хорошо, – ответил Хаджи Хан, пожимая плечами. – И, может быть, никогда не станет. Я до сих пор думаю о своем друге, даже и сегодня.
– О… это долго.
– Да, – согласился Хаджи Хан. – Иногда мне кажется, что мертвым – легче. Труднее тем, кто остается в живых, и более того – хочет оставаться в живых.
Когда мы подъехали к нашему дому, Хаджи Хан сунул руку в маленький ящичек, таившийся между двумя передними сиденьями его «лендкрузера». Достал оттуда книгу и передал мне.
Она была переплетена в мягкую, как у младенца, кожу, и внутри оказалось около ста написанных от руки стихотворений на пушту. Перелистав страницы, я понял, что все они о любви – все до единого.
Я уставился на Хаджи Хана, не зная, что сказать.
– Это не тебе, – засмеялся он, конечно, заметив беспокойство, которое закралось в мою душу. – А Джорджии. Но не исключено, что тебе придется самому читать ей эти стихи, и не один раз, потому что она очень ленива и до сих пор не выучила пушту.
– Ладно, почитаю, – согласился я, успокоившись. – Это ты их написал?
– Я? – Он снова засмеялся. – Их написал один человек из моей деревни. Аллах благословил его таким даром. А меня Он благословил
– Но Джорджия ведь не понимает ни слова на пушту, – напомнил я.
– Ни слова. Но она знает голос любви. И знает слово «любовь».
Мина. Любовь. Моя сестра.
– И еще, – добавил Хаджи Хан, перебив мои мысли, – скажи ей, что я подготовил для нее дом. Когда она приедет, там будет Исмераи.
– А где будешь ты? – спросил я.
– Я буду… где-нибудь, чтобы дать ей время.
Попав домой, я не смог передать Джорджии то, что было поручено Хаджи Ханом, поскольку ее нигде не оказалось. Час был еще ранний, и я решил, что она, должно быть, на работе.
Зато Джеймс был дома, что меня совсем не удивило, и снова привязался ко мне, когда я наливал себе на кухне стакан воды.
– Фавад! Иди-ка сюда.
Я вздохнул, тяжело и выразительно, чтобы он понял всю глубину моей усталости.
– Не умею я играть ни в какие ваши дурацкие игры, – сказал я ему. – И уверен к тому же, что они против ислама.
– Ну что ты такое говоришь? – спросил Джеймс, слегка обидевшись. – Твистер, друг мой дорогой, вовсе не против ислама. Это всего лишь состязание – в ловкости, проворстве… умении быстро двигаться и отваге!
Я посмотрел на Джеймса, подняв брови, как это делала Мэй, когда хотела показать ему, что он мелет вздор.
– Ну ладно, – согласился он, – игра эта еще дает возможность потрогать девушку за попу.
– Вот видишь! Я же сказал, что она против ислама!
– В мелочах, Фавад, в мелочах. Но я сейчас о другом… хочу тебе что-то показать. Пойдем!
Я покорно поплелся за Джеймсом в гостиную, и он подвел меня к столу, за которым обычно работала Мэй. Там стояла маленькая коробочка и лежало несколько листов зеленой и серебряной бумаги.
– Вот, – сказал Джеймс, – посмотри и скажи, что ты об этом думаешь.
Он протянул мне коробочку. Открыв ее, я увидел внутри очень красивое кольцо – серебряный ободок с золотым покрытием, на котором были искусно и тонко вырезаны крохотные цветы.
Я уставился на Джеймса, не зная, что сказать.
– Ну что ты так смотришь? – засмеялся он. – Это для Рейчел. Я просто хотел узнать, прежде чем упакую, понравится ли оно ей, по твоему мнению.
– Думаю, понравится. Ты собрался жениться? – спросил я, чуть не взвизгнув от удивления.
– Что? А… нет, конечно! – ответил Джеймс с еще большим удивлением. – Это подарок ей на день рождения.
– А.
– Черт! Ты думаешь, она решит, что я делаю предложение?
Я пожал плечами.
– Черт! – прошептал Джеймс, вцепляясь себе в волосы, которые давно не мешало бы вымыть. – Черт, черт, черт!..
Вскоре после того, как в небеса взмыл призыв к вечерней молитве, а мать побежала через дорогу повидаться «насчет кое-чего» с Хомейрой, домой вернулась Джорджия, и с ней пришел доктор Хьюго. И положение мое сделалось несколько неоднозначным.