Неверная. Костры Афганистана
Шрифт:
Убил одного из них – вот и все, чего он добился.
По словам Джеймса, американец сидел в своем бронированном «лендкрузере» и погиб в огне, когда тот взорвался.
И ради того, чтобы убить одного этого солдата, смертник убил еще семь афганских. А солдаты, видя, что на них напали, застрелили еще несколько ни в чем не повинных людей, в панике пытавшихся убежать.
– Кто что сделал – не понять, так все запутано, – объяснил Джеймс, придя домой. – Министерство внутренних дел и ISAF [17] начали расследование и пока, кажется, выяснили только, что некоторые солдаты
Я поблагодарил его за эту информацию, но на самом деле мне было все равно. То были всего лишь детали.
Главным же для меня было удивление, которое я увидел в глазах Спанди в тот момент, когда пуля попала ему в грудь.
А сейчас он лежал во дворе нашей старой мечети, и я сквозь слезы смотрел на светлые занавеси, его окружавшие, и расплывчатые очертания людей рядом с ним.
Родственники Спанди, шепча молитвы, совершили обряд Касл-и-Майет, омыли его маленькое тело, поскольку, чтобы войти в рай, следует быть чистым. Их тени после этого закутали его с головы до ног в белый кафанский хлопок.
Закончив же, раздвинули занавеси и вынесли Спанди – с лицом закрытым теперь от нас навеки. Его отец, казалось постаревший на сто лет и волочивший ноги, как дряхлый инвалид, положил Спанди на носилки, стоявшие на земле, дабы мулла прочел над ним Намаз-и-Майет, молитву, что должна была направить его на путь к следующей жизни.
После молитвы Спанди подняли на плечи те, кто его любил, и понесли на кладбище.
Сказать «прощай» явилось много народу, и вся толпа с печальными лицами расступилась перед Спанди и его родней, а потом сомкнулась за ними.
Здесь были все мы – я, Джамиля, Джахид, моя мать, Шир Ахмад, Джорджия, Мэй, моя тетя, ее семья и Джеймс, который вел, поддерживая, Пира Хедери.
А впереди всех, вместе с жителями деревни, откуда был родом Спанди, шли Хаджи Хан и Исмераи.
Как они узнали о его смерти, я понятия не имел. Но в Афганистане дурные вести разносятся быстро.
В мечети, в которой мы собрались перед тем, как пойти на кладбище, где покоились под обрывками флагов павшие моджахеды и скрывалось под рядами каменных холмиков множество других мертвецов, Хаджи Хан и Джорджия увиделись друг с другом в первый раз с того времени, когда умерло их дитя.
Я видел, что глаза их встретились, но сами они не сделали ни шагу навстречу, и расстояние между ними лишь усугубило мою печаль, ибо я понял, насколько тяжело это было для них обоих.
На мгновение во мне вдруг вспыхнуло отчаянное желание закричать на них, заставить их взяться за руки и снова быть вместе, забыв все то, что происходило раньше, потому что важным был лишь сегодняшний день, и завтра могло оказаться слишком поздно что-то решать. Но я не сделал этого.
Не мог.
Горло мое сжималось от слез, изнутри меня поедала дыра, и, кроме всего прочего, я понимал, что не мое это дело.
Они достаточно взрослые,
Мы пришли на кладбище, женщины и иностранцы встали в стороне, а мужчины – возле муллы.
Святой человек подозвал отца Спанди и попросил его положить сына в могилу, которая уже была вырыта для него, и сердце мое, когда я смотрел на это, разрывалось на части.
Когда отец Спанди, волоча ноги, двинулся вперед, я впервые начал понимать, как тяжела смерть, – словно на тебя обрушилась огромная, каменная стена.
Хотя таким же образом ушла уже половина моих родных, прежде мне не казалось это чем-то реальным, а воспринималось так, будто всего лишь закончилось телевизионное шоу и экран опустел.
Сейчас же я понимал, что это – конец, ужасный конец всему, и выносить происходившее у меня почти не было сил.
Отец Спанди с мокрым от слез лицом взял на руки белый сверток, который был когда-то его сыном, и бережно опустил в землю, уложив тело на левый бок в небольшом углублении, где ему предстояло лежать вечно.
Сделав это, он сошел к нему, нагнулся и начал повторять ему в ухо слова Корана, которые читал мулла, стоявший над ними обоими.
Потом отец Спанди выпрямился и начал брать одну за другой приготовленные плоские каменные плиты и укладывать поверх тела сына, замуровывая его в могиле. Я видел, что это отнимало у него последние силы, – всякий раз, когда он опускал очередной камень, руки его дрожали, отказываясь делать это, и ему приходилось их напрягать.
Потом вперед вышел мужчина, который был, как я догадался, дядей Спанди с отцовской стороны, и помог ему выбраться наверх, где стояли, дожидаясь окончания этой скорбной работы, все остальные. И взялся крепко за рукав его шальвар камиз, чтобы помочь ему устоять на ногах, ибо ноги его ослабели от слез.
Один за другим мимо них начали проходить к могиле все собравшиеся, чтобы бросить поверх камней несколько лопат земли.
В длинной веренице мужчин я заметил вдруг краем глаза что-то голубое и повернул голову, желая разглядеть получше. И испытал потрясение, увидев Пира-дурачка, смотревшего прямо на меня. Его глаза были полны слез, и, когда они встретились с моими, зрение мое затуманилось окончательно, и лицо Пира расплылось.
Мне и в голову не приходило, что сумасшедший тоже может горевать о мальчике, и я испытал вдруг жгучий стыд за все наши насмешки над ним, поскольку понял внезапно, что сердце у него такое же доброе, как и у любого другого человека, находящегося здесь.
Глаза я вытер как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пир выходит вперед и берет лопату у другого мужчины, собираясь высыпать на Спанди три холмика земли.
И вовремя, чтобы увидеть замешательство на лице Хаджи Хана, повернувшегося в этот момент к Джорджии. Впрочем, в ее глазах тоже отразилось неимоверное удивление при виде человека, чьи ноги были босы и покрыты грязью, волосы свалялись в плотный колтун, а тело было украшено совершенно невероятной голубой замшевой курткой, сшитой явно для женщины.