Невероятно насыщенная жизнь
Шрифт:
— Наблюдательный, — сказала Татьяна и усмехнулась. — А ты заметил, на кого этот… как его… Апологий похож.
— На змея, — сказал я, чтобы не ударить лицом в грязь, хотя почему на змея — и сам не знал.
— Ну уж, на змея, — сказала Татьяна, — на уис-ти-ти он похож, вот на кого.
— На кого, на кого?
— Уистити. Есть такая обезьяна. Она все время дергается, всех передразнивает, крутится и так и сяк, чтобы ее заметили, а сама такая несчастная, и когда ее не замечают — она горючими слезами заливается.
Не знаю, может, она и придумала такую обезьяну, но очень уж точно это к Аполошке подходило. Я засмеялся, но в душе мне почему-то даже жалко его стало. Уис-ти-ти!
Про Герку она только одно сказала:
— Сознательный-самостоятельный.
И тут я не понял, то ли она хвалит его, то ли ругает, а больше она о нем говорить не хотела. Вообще, и верно, может показаться, что мы сплетничаем и только чужие недостатки обсуждаем. Неправда это. Наоборот, мы решили, что ребята в классе хорошие, только их немного расшевелить надо.
— А кто мы такие, чтобы их расшевеливать? — спросил я, потому что мне пришло в голову, что мы их еще не знаем как следует — мы новенькие, а у них уже давно свой коллектив, а, как говорят, «со своим уставом в чужой монастырь не суйся». Я сказал об этом Татьяне, а она сказала, что поживем — увидим. А потом еще сказала, что вообще-то она зайцев не любит, то есть самих зайцев любит, а вот людей-зайцев нет. Не любит она еще врунов, подхалимов, трусов, ябед, подлецов, нытиков, задавал, воображал, хулиганов, эгоистов, пижонов, жуликов, деляг, зубрил, дураков, нахалов и тех, у кого «моя хата с краю» и «своя рубашка ближе к телу». Словом, всех, кого и не надо любить и которых я сам терпеть не могу, только я их не всегда распознать могу и довольно часто ошибаюсь, и это довольно обидно.
Я ей об этом сказал, и тут она меня огорошила.
— А ты, чтобы не ошибаться, — сказала она, — чаще на себя посматривай.
— Эт-то как п-понимать? — спросил я. — Эт-то что же? Значит, и я тоже?..
— Опять стихами заговорил, — засмеялась она.
Фу-ты ну-ты! Может, и прав был тот старичок, что я стихи сочиняю?
— Ладно, — сказал я, — ты не отговаривайся. Что же, значит, и я…
— Конечно, — сказала она. — Ну-ка, вспомни, разве ты никогда, например, не задавался?
— Вот уж нет! — возмутился я и сразу осекся. Задавался, да еще как. Например, в прошлом году, когда наша дворовая команда первенство района по хоккею выиграла. Как индюк по школе ходил!
— И никогда не трусил?
Я промолчал. Чего уж там. Я иногда только делаю вид, что не трушу, и лезу во всякие происшествия, а на самом деле…
— И не врал?
………………………………….
— И не пижонил?
………………………………….
— И не «химичил» чего-нибудь?
Она продолжала спрашивать, а я готов был хоть под стол залезть.
«Вот так-так, — думал я, — хорош, оказывается, ты, гусь, Семен Половинкин-Многодолькин. А еще берешься других людей обсуждать». У меня, наверно, была такая дурацкая рожа, что она вдруг перестала задавать свои вопросики, посмотрела на меня и начала хохотать так, что на нас все стали оглядываться.
— Ох, и выраженьице у тебя, — сквозь смех сказала она, — прямо как будто сейчас топиться побежишь. Да ты не расстраивайся. — Она вдруг вздохнула. — Ох, и трудно быть настоящим человеком…
Я как-то об этом никогда не задумывался; какой есть — такой и есть. Жил, в общем, как живется и не задумывался, кто же я такой на самом деле? Только вот, пожалуй, последнее время и стал задумываться, да и то не очень. И если бы не дядя Саша со своим хронометражем и со всякими другими воспитательными штучками, вроде разных книжек, и если бы не М. Басова со своими закидонами, и если бы не разные происшествия, которые что-то часто со мной стали случаться за последнее время, и если бы… И если бы да кабы… И сейчас тут эта Татьяна! Поневоле задумаешься. Я сидел мрачный-мрачный, и мороженое уже совсем не лезло в меня. А Татьяна ела как ни в чем не бывало и посмеивалась.
— Ну, чего смеешься? — пробурчал я. — Наговорила человеку шут знает что и смеется.
— А ты, кажется, ничего парень, Сеня, — сказала Татьяна. — Мне мой дед говорит, что, если человек начинает задумываться, какой он, значит, еще не все потеряно. Может быть, из него тоже гвозди можно будет делать.
— Какие гвозди? — удивился я.
— Стихи есть такие. Их дед мой очень любит. «Гвозди бы делать из этих людей…»
— …крепче бы не было в мире гвоздей? Да?
— Ага, — сказала Татьяна. — Знаешь?
По-моему, она тоже удивилась. А я подумал, что вот не иначе опять со мной происшествие — похоже, ее дед — тот самый старичок, который меня в магазине выручил. Но я ничего не сказал. Надо проверить, а потом, если это так, взять да и закатиться к старичку в гости — ведь он меня приглашал. Вот у Татьяны глаза на лоб полезут!
— Хорошие стихи, — сказала Татьяна. — А насчет разных ошибок, так они у каждого бывают. У меня их тоже — вагон и маленькая тележка. Так что ты не расстраивайся.
Ничего, хороший она «парень» — Татьяна. Я растрогался и вспомнил, что у меня в кармане так и лежит яблоко, которое швырнула мне обратно Машка. Я достал яблоко и протянул его Татьяне.
— О-о! Антоновка! — сказала она.
Она сказала это так вкусно, что я немножко повеселел и снова принялся за мороженое. И в самом деле, не такой уж я подонок; есть во мне и кое-что хорошее. Наверно, есть. Надо только… Но что «надо», я так додумать и не успел. За окном на тротуаре, прямо против нашего столика стояла Маша Басова и одним глазом смотрела, как мы уплетаем мороженое. Глаз у нее светился зеленым светом, как у семафора. Я даже вздрогнул от неожиданности, и мороженое с ложечки упало мне на штаны. Вообще-то я редко теряюсь, а тут почему-то здорово растерялся, как будто меня поймали на чем-то… на чем-то… Я уставился на Машу, а она вздернула подбородок кверху и, не оглядываясь, ушла.
— Ты чего в окно уставился? — спросила Татьяна.
— Так, — сказал я, — задумался.
— Ах, задумался, — засмеялась она, и я не понял — видела она Басову или нет.
Я вдруг заторопился. Посмотрел на летчиковы часы и сказал, что, пожалуй, пора домой, у меня еще дел невпроворот.
— Пошли, — сказала она.
Мы быстро доели мороженое и вышли. И некоторое время шли по Литейному и молчали. Потом Татьяна посмотрела на меня искоса и тихонько спросила: