Невеста бальзаковского возраста
Шрифт:
Все хорошо не бывает. Любая приятность всегда уравновешивается какой-нибудь пакостью. Судьба любит соблюдать баланс.
Переехать в его квартиру Слава не предлагал. Они часто ночевали у него, ужинали, какие-то Настины мелочи давно и прочно обосновались в квартире кавалера, но это все же не было переездом и началом совместной жизни. Это был именно роман, без совместного быта, без обязательств, необременительный и эффектный, со всей необходимой атрибутикой.
– Зато красиво, – гудела Дарья. – Вечно ты, Дорохова, недовольна. Не требует мужик с тебя борщей и глаженых рубашек – радуйся. Как в кино все. Рестораны, машина, побрякушки. Да так за моделями ухаживают! Хлопай в ладоши и думай о хорошем. Хотя, конечно, определенность не помешала бы.
Насте тоже сильно не хватало полной определенности. То есть с тем, что было сейчас – все ясно. А вот с будущим – не совсем. Слава ничего о совместных планах не говорил, про детей не заикался
С бывшим мужем тоже было не все гладко. Он заезжал домой забрать какие-то инструменты. С Настей демонстративно не разговаривал, ходил, рылся в шкафах, долго что-то перекладывал с места на место и оскорбленно сопел, глядя мимо супруги. Она, в свою очередь, сидела, прижав уши, тоже молчала, судорожно формулируя хоть какую-нибудь речь. Настасье позарез нужно было понять, что у них будет дальше. Вернее, даже не понять, а дать знать, что она хочет развестись. Правда, Дарья искренне не понимала, почему непременно нужно обсуждать это с Толиком:
– Детей нет, квартира твоя, совместно ничего не нажили – чего ты маешься, да вас в два счета разведут.
Но у Насти были свои представления о порядочности. Все же даже с учетом длинного списка претензий к бывшему супругу, она не могла не понимать, что поступила, мягко говоря, непорядочно. Хотя он тоже хорош…
Когда женщине надо, она оправдает любой свой поступок. Благо мужчины настолько несовершенные создания, что всегда есть к чему придраться.
В тот раз она так и не решилась спросить, согласен ли Анатолий на развод. Пришлось звонить по телефону. Из дома это сделать было решительно невозможно, поскольку ближе к сестрицыной свадьбе их квартира стала похожа на дом колхозника. Сначала приехала какая-то деваха из Сашиного поселка – поступать. Жила она на кухне, разложив раскладушку. Там же натянула веревки, на которых сушила исподнее устрашающего размера и расцветки. Звали ее Нина. Абитуриентка была словоохотливой, добродушной и по-деревенски простой, чем доводила Настю до исступления. Ее незатейливая наивность граничила с невоспитанностью. В конце концов, Нина надоела даже Лизавете, которая не привыкла кормить посторонних людей, и была выдворена к кому-то из Лизиных знакомых фотографов – любителей крупных дамских форм. Сразу после Нины объявилась какая-то двоюродная тетка все того же Шурика. Тетка приехала «на побывку» и «по-родственному». Она сразу начала строить молодежь, громогласно объявив Насте, что холодильник должен быть общим, деньги на свадьбу дать надо, и вообще – с таким подходом к родне Настасья помрет от разлива желчи. Пару месяцев назад Настя смутилась бы и сразу уступила, но с новым этапом, наступившим в ее жизни, у Насти изменился и характер. Поэтому тете Дусе кратко и емко была объяснена разница между гостями и хозяевами. Суть Настиного выступления сводилась к тому, что если уж приперлась в гости, гости тихо и в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Так как орать Настя, как выяснилось, тоже умела, да еще погромче всяких приезжих родственников, из этой битвы она вышла победительницей. Но так или иначе, из-за постоянных и временных гостей, вроде Лизаветиных друзей и предсвадебной публики – портнихи, какой-то визажистки, похожей на городскую сумасшедшую, свадебного агента с розовыми волосами и мушкетерскими усиками, решать дома какие-то свои вопросы было невозможно. Там постоянно толклись посторонние люди, телефон был вечно занят, в Настину комнату то и дело кто-то ломился – в общем, для серьезного и окончательного разговора с Анатолием требовались другие условия. Пришлось звонить с работы. И как Настя ни старалась, поговорить в одиночестве не вышло. Елена Петровна, у которой был просто нюх на подобного рода сюжеты, разумеется, тоже задержалась после работы и зачем-то притопала в Настин кабинет, когда та уже вовсю разбиралась с Толиком. Разводиться он не желал, ругался, обзывался и взывал к Настасьиной совести. Под любопытным взглядом кадровички ответить мужу в том же духе было категорически невозможно. К сожалению. Так как аргументы, словно стадо бизонов, напирали на хлипкую загородку из норм поведения и офисного этикета и норовили вырваться наружу.
С Толей она так ни о чем и не договорилась, лишь успев пискнуть в конце диалога, что подаст на развод сама. В конце концов Настя именно для того и звонила, чтобы в их отношениях наступила какая-то определенность. А проще говоря – чтобы они закончились, о чем Анатолий и был уведомлен. Теперь ее совесть была чиста.
– С мужем разводишься? – Блестя глазами, как любопытная мышь, Елена Петровна понимающе качнула головой и подытожила: – Ну, молодец. Рада за тебя. Совет да любовь.
Смысл этой странной фразы дошел до Настасьи тогда, когда кадровичка уже резво угрохотала прочь, унося свежую новость. Интерес к их с Кофтуном отношениям сейчас пойдет на второй виток. Народ начнет ждать свадьбы. Что вполне естественно проистекало из развода. Собственно,
Теперь все будут в курсе. Это не радовало. Хотя, возможно, именно пристальный интерес общественности подтолкнет кавалера к более решительным шагам.
– …Или отпугнет, – каркнула Дашка, с которой подруга поделилась своими предположениями. – Мужики не любят, когда на них давят. Особенно когда давит общественное мнение. И когда это мнение – бабское. Начнут намеки телеграфировать всякие, похихикивать, кивать понимающе. Так что ты там осторожнее. Лучше сразу ему сказать, что развелась с мужем. И, к слову, скажи, что эта Петровна подслушала. Чтобы для него потом всеобщее ожидание вашей свадьбы не стало трагическим сюрпризом.
– Да нам бы с Лизкиной свадьбой разобраться, про нашу свадьбу я и не мечтаю, – робко соврала Настя.
– Ой, мне-то мозг не полощи, – хмыкнула Дарья. – Не думала она. Да даже я, не имея никакого завалящего кавалера, едва что-то появляется на горизонте, первым делом начинаю на это что-то примеривать штамп в паспорте и костюм жениха. Это исконно женские рефлексы, против природы не попрешь.
Конечно, Настя оказалась права. Сотрудницы бурно обсуждали ее предстоящий развод, напряженно замолкая при Настасьином приближении. Слава к новости о разводе отнесся равнодушно, лишь тактично спросив, поздравить Настю или посочувствовать. Это было неожиданно обидно и неприятно. Особенно потому, что Настасья собиралась развить тему развода и как-нибудь натолкнуть любимого на мысль о том, что паспорт у нее теперь чист и готов для новых отношений. Все же тридцать пять лет – это такой замечательный возраст, когда женщина уже в самом соку, но уже на пределе, как спелый персик. Еще чуть-чуть, и фрукт будет несъедобен.
– Дашка, я не знаю, как быть. Намекать ему самой нельзя, мужики этого боятся, я знаю. Но сам-то он должен понимать. Я скоро родить не смогу. То есть смогу, конечно, но будет уже очень рискованно, – терзалась она, выматывая нервы подруге. Та совершенно не знала, что еще можно посоветовать.
Ситуация зависла и не шла ни вперед, ни назад.
Первого сентября, когда вереницы нарядных детей потянулись в школу с бантами и букетами, наконец-то состоялась Лизина свадьба. Настя до последнего надеялась, что что-нибудь не получится, быдловатый Шурик куда-нибудь денется и каким-то образом удастся пристроить безголовую сестрицу к какому-нибудь нормальному мужику. Лизавета хоть и надоела Насте безмерно, но все же была родной, и хотелось сдать ее раз и навсегда в надежные руки. Сашины руки таковыми не считались. Два неработающих придурка с громадным кредитом, да еще в Настиной квартире – это почти приговор. Тут либо плюнуть на себя и заниматься инфантильными родственниками, либо наступить каблуком на извивающуюся совесть и плюнуть на родню. Пока не получалось ни то, ни другое.
С самого утра в квартире стоял дым коромыслом. В шесть утра всех разбудил звонок в двери, сопровождавшийся адским грохотом.
– Кто? – сипло спросила слетевшая с кровати Настя, толком не проснувшаяся и мучительно зевавшая. Глаза категорически не разлеплялись, поэтому посмотреть в глазок она не могла.
– Любава, – звонко гаркнул девичий голосок с той стороны, и по дверям снова чем-то бухнули. Судя по интенсивности звука – кувалдой.
– Это визажистка моя, – провыла сзади Лиза. Получилось так страшно и мучительно, что глаза у Насти резко разлепились, и она испуганно обернулась. Оказалось, что сестрица всего лишь зевала, а не рыдала, как показалось сначала. Еще бы, в шесть утра-то! – Насть, чего застыла? Открой!
И Лиза тихо опустилась на пуфик в коридоре, видимо, решив доспать сидя.
Любава ворвалась в квартиру свежим вихрем, едва не прибив медлительную Настю чемоданчиком с металлическими краями. Вероятно, это именно им визажистка долбилась в двери.
– Вы чего, еще спите? – Она покрутила взлохмаченную Лизину голову, словно лампочку, потерла тонкими пальцами рыжие космы невесты и неодобрительно заявила: – Срочно мыться. Сейчас буду красить.
– А чего так рано-то? – сварливо поинтересовалась Настя. – У нас бракосочетание только на три часа дня назначено.
– А у меня еще два заказа, – нагло заявила визажистка. – Так что давайте не телитесь тут. Время – деньги. Займемся делом, господа. Кстати, вы, женщина, тюнинговать свой стог соломы на голове будете?
Тут до Насти дошло, что последняя реплика адресована ей.
– Нет. – Настасья даже вздрогнула, представив, во что может превратить ее каре эта девица с пирсингом во всех местах, орнаментами и японскими иероглифами в виде тату на мощных ручищах и дредами на башке. Особенно впечатляли дреды – замусоленные и свалявшиеся. – Я уж лучше с соломой.