Невеста из империи Зла
Шрифт:
Поначалу Миша все пытался поговорить с Марикой и хоть как-то загладить свою вину. Но она брезговала им, как паршивым псом. «На-ухо-доносор явился!» — говорила она ему в лицо и, презрительно задрав нос, уходила прочь.
«Сука», — написал Миша рядом с могилкой. Честное слово, он бы убил Марику, если б мог. Его подсознание невольно обвиняло ее во всем случившемся. Ну захотела ты сказать человеку, что он подлец, так скажи наедине! Зачем при всех-то позорить?
— Воины! — прервал его мысли подполковник Егоров. — А кто мне скажет, почему нас боится Америка? Студент
Воронов поднялся (он хуже всех доставал Мишу в последнее время. Другие старались не замечать Степанова, а этот всегда норовил задеть побольнее):
— Ну… У нас самые передовые технологии…
Полковник поморщился как от кислого:
— Садитесь, Воронов! Плохо! Очень плохо! Студент Пряницкий!
— На примере Афганистана мы показали… — начал Жека.
— Да я не про это!
Пройдясь по классу из конца в конец, полковник Егоров застыл у доски.
— Запомните, воины: у нас есть такие ракеты, что даже если бабахнуть их тут, на нашей территории, то мы загнемся сразу, Европа через день, а Америка — через пять дней.
Студенты замерли, пытаясь понять скрытый смысл сказанного.
Миша поднял руку:
— Товарищ подполковник! Разрешите задать вопрос?
— Разрешаю.
— А если бабахнуть в Америке, то мы, получается, тоже загнемся через пять дней?
У преподавателя сделалось такое лицо, будто он готов был причинить студенту Степанову длительную нетрудоспособность. Но через секунду глаза Егорова просветлились.
— Ну так потому нас все и боятся! — радостно закончил он.
Чтобы Миша «не слишком тут умничал», его отправили в преподавательскую за мелом.
Он подошел к окну. Выпрыгнуть, что ли? У него были все шансы разбиться насмерть: благо дело, шестой этаж.
Первый раз Миша задумался о смерти, когда ему было восемь лет. Кто-то угостил его жвачкой, и он нечаянно ее проглотил.
«Ну все, теперь умру!» — решил он и, написав прощальную записку родителям, лег на кровать.
Полежал-полежал — что-то не умирается. Пришлось идти во двор к ребятам играть в футбол. Вроде как за игрой и скончаться не страшно.
Вернувшись домой с работы, родители обнаружили на письменном столе следующее послание: «Мама и папа! Я вас очень люблю. Прошу в моей смерти никого не винить».
Мама тогда так плакала, что к вечеру аж заболела.
Не имеем мы права уходить из жизни до тех пор, пока нас кто-то любит! Миша прикинул, что будет с родителями, если он погибнет. Ведь это даже представить себе страшно: он же единственный сын! Да если бы и не единственный был — родители столько сил потратили, чтобы он выучился, вырос, стал человеком…
Человеком, блин! Теперь этому человеку в глаза стыдно кому-либо посмотреть.
А Лена? Она ведь к свадьбе готовится, придумывает, где бы платье себе заказать… С ней что будет?
Дверь в преподавательскую была чуть приоткрыта. Полковник Чижов и начальник первого отдела Петр Иванович, склонившись над картой, что-то чертили цветными карандашами. Причем оба настолько увлеклись, что совершенно не заметили
Вытянув шею, он осторожно заглянул поверх их плеч. По всем правилам военной каллиграфии на карту было нанесено расположение московских пивнушек. Каждое заведение имело свой символ, характеризующий тактико-стратегические данные — бочку с пивом, павильон со стойками или пивной ресторан. Везде указывались наименования, данные этой точке народом: «Пивняк», «Стекляшка», «Рыгаловка»…
— Воробейкин прислал нам официальную телегу на Седых, — не отрывая глаз от карты, произнес Петр Иванович. — Велел проверить, что за птица. Мол, им на нее какое-то заявление поступило.
Миша замер, боясь пошевелиться.
— А что случилось? — спросил Чижов.
— Да ничего! — ожесточенно махнул рукой Петр Иванович. — Мне говорили, что в МГУ эта дребедень чуть ли не каждый год повторяется: кто-нибудь обязательно влюбится в иностранца, а потом начинает за границу рваться. У нас теперь те же проблемы. Отпустить-то мы их не можем, вот и получается скандал.
— Тяжело тебе… — посочувствовал Чижов. — Ну а с Седых что будет?
— Отчислим из института, и вся недолга. Чтобы другим неповадно было.
У Петра Ивановича упал карандаш, он нагнулся за ним и тут встретился глазами с оторопевшим Степановым.
— Тебе что тут надо? — рявкнул он грозно.
Миша отступил на шаг.
— А… А можно мне вашу карту посмотреть? — ляпнул он первое, что подвернулось на язык.
У офицеров был вид браконьеров, застуканных лесничим.
— А ну пошел отсюда! — рявкнул полковник.
Совершенно забыв про мел, Миша вылетел из преподавательской.
Ховард собрал целую кучу бумажек, доказывающих, что Алекс не совершил ничего криминального и властям совсем необязательно раздувать из мухи слона.
— Шансы пятьдесят на пятьдесят, — сказал он после передачи дела в министерство.
С тех пор жизнь превратилась для Алекса в ожидание: разрешат их группе остаться в СССР еще на полгода? Не разрешат?
У Марики тоже были трудные времена. Она храбрилась, но в ее глазах давно поселился страх человека, приговоренного к расстрелу.
Кроме того, она очень переживала по поводу Федотовой. То, что ее лучшая подруга встала на сторону предателя, изумляло и расстраивало Марику. Однако Лена твердо держалась своей позиции: да, Миша совершил бесчестный поступок, но он раскаялся и потому заслуживает прощения. Пусть тот, кто сам без греха, первым кинет в него камень.
Алекс и сам не знал, что ему думать насчет Степанова — первая буря улеглась, и временами ему было его просто жаль. Он знал, что Миша очень переживает, мечется, изобретает какие-то безумные планы своей реабилитации... Но ничего не помогало: однокурсники им брезговали, а Марика вообще не хотела ничего ни видеть, ни слышать. Впрочем, Алексу казалось, что ей самой было стыдно за свой поступок. Она не должна была закладывать Степанова перед всеми. Ради Лены, ради того, чтобы самой не превращаться в доносчицу. Но Марика не могла признаться в этом даже самой себе.