Невеста принца
Шрифт:
Она кивнула.
И он ушел.
Кэтлин, не задавая вопросов, поправила одеяло на кровати, взбила подушки и стала возиться с огнем. Анни была благодарна ей за молчание. Хотя встреча с Рафаэлем промчалась, как одно мгновение, ей нужно было несколько минут, чтобы прийти в себя и успокоиться.
Все последующие дни в замок съезжались гости. Их грязные коляски грохотали по разводному мосту. А в большом зале по-прежнему продолжался отбор присяжных.
Анни работала в деревне и в часовне и старалась поменьше думать о том дне, когда ей придется давать показания против лейтенанта Ковингтона и его солдат. Однако впереди ее ждало еще более тяжкое испытание. Неумолимо приближалась свадьба Федры, и сразу после венчания Анни предстояло вернуться домой к семье.
Вполне вероятно, что она никогда больше не увидит Рафаэля.
Между тем, Анни решила не доставлять принцу лишних хлопот. Она вовремя появлялась в столовой, хотя не разбирала вкуса еды и уже через пять минут не могла припомнить, что ела. Каждый вечер она тихо просиживала в своей комнате около часа, а после ужина ровно в восемь укладывалась в кровать и моментально засыпала.
Через четыре дня начался суд, и Анни пришлось оставить все дела на Кэтлин и еще нескольких женщин, которые не пошли в переполненный зал суда поглазеть на невиданное зрелище. Лейтенанта Ковингтона и четырнадцать закованных в кандалы солдат привели из подземной тюрьмы и усадили на поставленные в ряд скамейки. Присяжных заседателей разместили напротив них, а зрители уселись посередине. Крестьяне выбрали судью из своих же крестьян. Для него поставили на временном помосте маленький столик.
Рафаэль и мистер Барретт, скрестив на груди руки, стояли с бесстрастными лицами в отдалении.
Анни заставила себя посмотреть на лейтенанта Ковингтона, так как понимала, что раньше или позже ей все равно придется это сделать. Он был бледен, в помятой одежде, но она сразу поняла, что ни его, ни других никто не морил голодом и не избивал. Как будто почувствовав взгляд Анни, он повернулся, и в его взгляде было столько ярости, что она содрогнулась.
Анни вызвали первой давать показания. Проходя вперед, к свидетельскому месту, она одновременно волновалась и радовалась, что ей не пришлось долго ждать. Так как она пришла в суд с работы, то была одета в простое коричневое платье. Волосы она заплела в косу. Так как Анни не принадлежала к аристократии, то совершенно искренне чувствовала свое родство с крестьянами.
Лейтенант Ковингтон словно хлестал ее взглядом, но Рафаэль был рядом, и она старалась держаться уверенно. Переведя дух, она сцепила пальцы и стала ждать.
Подошел мистер Барретт, подал ей Библию и попросил поклясться на ней говорить правду и одну только правду. Она произнесла слова присяги дрожащим, чистым голосом, после чего села в кресло, надеясь, что никто не заметил, как у нее подгибаются колени.
Голос мистера Барретта звучал спокойно, и Анни вслушивалась в него и шла за ним, словно вокруг нее был темный лес и только он мог ее спасти. И она повторяла и повторяла себе:
— Говори правду. Ничего большего от тебя не требуется.
Мистер Барретт попросил ее рассказать о событиях на рыночной площади, и она это сделала, хотя немного неловко, потому что ей не давала покоя нараставшая боль в животе. Судья, присяжные, подсудимые — все были как в тумане. И как она ни старалась, она не могла найти взглядом Рафаэля.
Она дала показания, и мистер Барретт, задав еще несколько коротких вопросов, отпустил ее. Анни встала, высоко подняла голову и отказалась от поданной Люсианом руки. Испытание оказалось тяжелым, но Анни решила пройти через него без чужой помощи.
Она медленно, но не колеблясь шла из большого зала, не желая и слушать показаний Федры. Во дворе она села на скамью возле фонтана и подставила лицо ослепительному солнцу.
Через несколько минут к ней подошла Кэтлин и подала холодной воды в чашке. Анни с благодарностью приняла ее и жадно выпила ее до дна. Вода воскресила ее. Перестал болеть живот, и дрожь тоже куда-то пропала.
— Вам лучше пока прилечь, мисс, — заботливо проговорила Кэтлин — Вы совсем измучились. Не так-то легко говорить при всех и вспоминать эти ужасы. — Видя, что Анни готова отказаться, Кэтлин поспешила привести еще один довод. — Вспомните, вы обещали его высочеству, что не будете доставлять ему хлопот и переутомляться.
Ветерок растрепал волосы Анни, и она махнула рукой.
— Хорошо, — согласилась она неохотно. — Но это не значит, что я больна или еще что-нибудь.
Кэтлин загадочно улыбнулась.
— Знаю, знаю, мисс, — успокоила она ее. — Не пройдет и часа, как вы вернетесь в деревню, а пока соберитесь с силами.
Они вошли в замок кружным путем, минуя большой зал. Однако Анни не пожелала в середине дня идти в свою комнату и ложиться в постель, чтобы и впрямь не почувствовать себя больной. Поэтому она отправилась в солярий. У одного из окон стояло старое расшатанное кресло, и Анни опустилась в него.
— Принести вам чаю, мисс, или чего-нибудь поесть? — спросила Кэтлин ласковым и чуть снисходительным тоном, каким обычно разговаривают с детьми.
Анни покачала головой. Кресло с вельветовой обивкой, совсем вытертой от старости, было просторным и очень удобным.
— Спасибо, Кэтлин, не надо, — ответила она, зевая. — И не смей одна возвращаться в деревню или в часовню. Ты работаешь вдвое больше меня, и тебе тоже надо отдохнуть.
Кэтлин засмеялась.
— Со мной ничего не случится, мисс, — сказала она и ушла. Анни осталась одна в просторном старинном солярии с его добродушными привидениями.
Она прикрыла глаза, поудобнее устроилась в кресле и задремала, но не заснула. Ей казалось, что она слышит тихие звуки арфы или лиры, и тихие голоса дам, обменивающихся своими тайнами.
После того как Анни и Федра рассказали, каждая по-своему, о событиях, всем без исключения обвиняемым предоставили возможность обратиться к суду. Рафаэль задержался послушать их, хотя, на самом деле, ему больше всего на свете хотелось найти Анни, обнять ее и сказать, как он гордится ею и как сильно ее любит.
Дознание было бесконечным. Один за другим обвиняемые вставали и говорили, говорили… Некоторые искренне раскаивались, другие злобствовали и бросали вызывающие взгляды на толпу и, в особенности, на Рафаэля. Хуже всех был Ковингтон, который искренне верил, что высокое происхождение давало ему право быть грубым с любым, кто попадался ему на пути. Он открыто заявил, что это не суд, а пародия на правосудие, тогда как он — жертва случая.
В большом зале было жарко, и запах пота стал почти непереносимым. В результате у Рафаэля возникло страстное желание протиснуться через толпу и задушить Ковингтона своими руками.