Невеста сердится (Избранник из мечты)
Шрифт:
— Уверена, бабушка, у его отца были веские основания отправить сына к театру военных действий.
— Гм… — Веер леди Харриет затрепетал. — Не могу представить, что это за основания такие, из-за которых ребенка отправляют на войну.
— Полагаю, он был не сахар и в двенадцатилетнем возрасте. — Эмили покосилась на Саймона, поджав губы. — Это твой отец решил отправить тебя в армию? Или ты сам сбежал в надежде на воинскую славу?
Воспоминания, которые Саймон давно пытался похоронить, выглянули из всех
— Надежды на воинскую славу имели к этому мало отношения.
— А что имело? — спросила Эмили.
Саймон прямо встретил ее взгляд и увидел в ее золотистых глазах любопытство и нечто большее — желание понять его. Она хотела, чтобы он капитулировал, сдался ей на милость. А этого он никогда не делал.
— Это скучная тема.
— Опять уклончивый ответ. — Глаза Эмили сузились. — Я вообще не понимаю, бабушка, почему ты поверила ему, когда он сказал, что получил офицерский патент в двенадцать лет.
Его поразила сила ее гнева. Он пылал ослепительно ярким огнем, столь жарким, что способен был выжечь любое иное чувство, разрушавшее ее оборону.
— Очень сомневаюсь, что этот человек вообще знает, что такое правда. — Эмили посмотрела на него с такой яростью, словно он был не достоин даже сидеть рядом с ней. — Не удивлюсь, если окажется, что он вообще не служил в армии.
— Отец купил для меня офицерский патент, когда мне исполнилось двенадцать, потому что надеялся, что я погибну в сражении.
Леди Харриет тихо ахнула. Эмили была в шоке.
Он вовсе не собирался говорить ей правду, но так получилось. Возможно, ему хотелось шокировать ее. Возможно, он желал и большего — чтобы их связала хотя бы частица правды.
Эмили не сводила с него глаз, и глаза эти переполняла бешеная ярость — на кого? На человека, который солгал, или на отца, купившего сыну смертный приговор?
— Как ты можешь говорить такие вещи?
— Ты хотела узнать правду. — Саймон набрал в грудь воздуха. Как странно: сколько лет прошло, но и сейчас он весь сжимался, когда ему приходилось смотреть в глаза этой правде. — А правда заключается в том, что мой отец решил, что я ему больше не нужен.
— Но почему? — спросила Эмили, пытаясь на лице его увидеть ответ, который и от самого Саймона ускользал большую часть его жизни. — Почему человек желал смерти собственному сыну?
Саймон откинулся на подушки и заставил себя улыбнуться.
— Были причины.
— Неужели? — Эмили не сводила с него глаз. Она твердо решила пробить брешь в его обороне. — Что за причины могут оправдать такую ужасную жестокость?
— Не имеет значения. — Он посмотрел в окно. Ему неприятно было видеть в ее глазах жалость. — И поверь, не стоит меня жалеть. Все это случилось очень давно.
— Это все ложь, да? — Эмили вцепилась в его локоть. — Поэтому ты и не можешь объяснить,
Он посмотрел на ее руку, на тонкие пальцы, впившиеся в его рукав. Белая лайка ее перчатки казалась золотой в свете каретного фонаря, и эта рука в перчатке словно пыталась вытащить его на свет из безопасного темного угла, в котором таились воспоминания. Ему стало трудно дышать. Воспоминания вились вокруг, как змеи, сворачивались кольцами и тянули его назад, в тот день, когда шесть месяцев назад он встретился со своим отцом, вероятно, в последний раз.
Саймон стоял в кабинете отца перед широченным письменным столом красного дерева и смотрел в иссохшее лицо человека, некогда олицетворявшего собой всю власть в мире Саймона. Рэндольфу Сент-Джеймсу недолго оставалось жить. Болезнь медленно пожирала его изнутри.
— Ты сумел и тут ослушаться и сделать по-своему, да? — Рэндольф Сент-Джеймс уставился на Саймона. Его темные глаза были полны жгучей ненависти. — Ты все же сумел выжить, в то время как я умираю.
Саймон сглотнул комок, который сдавил ему горло.
— Если вы и научили меня чему-то, так это науке выживать.
— Считаешь себя очень умным — так же, как и она. Знаешь, что я не могу изменить порядок наследования. И уверен, что наконец-то возьмешь верх надо мной! Неужели ты и правда решил, что я допущу, чтобы ты, с твоей нечистой кровью, унаследовал все, что я имею, чтобы ты носил мой титул?! Боже правый! А она-то как была бы довольна!
Саймон смотрел на эту высохшую оболочку, едва напоминавшую человека, искал способ смягчить боль от ран, нанесенных старику много лет назад, и не находил.
— Я никогда не желал ни вашего титула, ни ваших земель, ни ваших денег.
— Ты лжешь. Так же, как она. И вам обоим я желаю поскорее попасть в ад.
Ненависть. Саймон чувствовал ее постоянно. Как ни старался завоевать любовь отца. Его уважение. Отец сойдет в могилу, презирая его.
Эмили сжала его руку, ее пальцы впились в его мышцы, и боль заставила его вернуться к реальности. Саймон поднял на нее глаза, и какое-то мгновение в сердце его было только одно желание: заключить ее в объятия! Ему хотелось прижать ее к своей изнывающей от муки груди. Ощутить ее тепло — так сильно, словно он был осужден всю жизнь провести в царстве льда и холода. Однако она оставалась вне его досягаемости.
— Скажи, — требовательно воскликнула Эмили, — это правда или очередная ложь?