Невидимые бои
Шрифт:
Не снимая пальто, Партли опустился в кресло. Не спрашивая разрешения, с расчетливой неторопливостью закурил.
— Вы хотели избежать встречи со мной, Тилл? — спросил Партли негромко. — У вас есть для этого какие-либо мотивы?
— У меня были другие планы на сегодняшний вечер, — сухо ответил Элмер.
Партли, выпустив изо рта неожиданно красивое колечко, закрыл безгубый рот, наблюдая, как поднимается к потолку медленно изгибающийся жгутик синего дыма.
— Если вы, Тилл, — жестко начал он, — хотите, чтобы ваш новорожденный бизнес не скончался, не успев окрепнуть, вы должны быть значительно
— С кем это с «вами»? — наступательно начал Тилл, решив раз и навсегда выяснить отношения.
— С людьми, отвечающими за безопасность международной коммерции. С теми, для кого интересы империи не ограничены парламентом и министерством иностранных дел. Мы называем себя джентльменами государства. И мы намерены оставаться ими, разразись на земле ад или потоп. Ваша обязанность, ваш долг — помогать нам. Активно, с умом, сметкой. С воображением, наконец!
Удивленный этим довольно связным монологом, Тилл смотрел на Партли. Мятое лицо говорившего отвердело, словно высохшая глина. В голосе звучал металл. Глаза, мутные и вялые, теперь блестели. Тилл ощутил нечто вроде раскаяния, скорее даже страха перед этим человеком.
— Я делаю все, что вы от меня требуете, мистер Партли, — просительно заговорил он.
— То немногое, что вы «делаете», Тилл, делается на редкость плохо и небрежно. В прошлый раз вы просидели в Москве целых три недели, а вернувшись, смогли назвать нам лишь одного представителя советского министерства экспортной торговли, с которым вы вели переговоры. Не сумели даже выяснить, есть ли у него семья, какая, сколько детей. Пьет ли он? Играет ли в карты?
— Он был очень любезен, но ни словом ни обмолвился о семье… — в голосе Тилла звучали извиняющиеся нотки.
— Никто не говорит о семье в служебном кабинете. Вы приглашали его в ресторан?
— Он был настолько официален, что я опасался получить отказ.
— Тогда надо было найти другого. Неужели из всех, с кем вы встречались, не нашлось ни одного любителя поужинать в «Метрополе»?
— Я не ставил своей задачей…
— Мы ставим это вашей задачей…
Тилл был подавлен. Видя, что сопротивление сломлено, Партли резко изменил тактику.
— А между тем какие перед вами открываются возможности, — заговорил он мягко, почти вкрадчиво. — Мы можем обеспечить вам прекрасную клиентуру. У нас немало друзей в высших кругах. Вы можете стать крупным бизнесменом, удвоить, утроить доход. Неужели вы не хотите сменить свой скромный «остин» на «роллс-ройс»? Тогда зачем же вы пустились в коммерцию? Коммерсант, который не стремится всегда быть крупнее и крупнее, это не коммерсант, а недоразумение. Вы — недоразумение, Тилл? — с неожиданным напряжением во всей фигуре наклонился вперед в кресле Партли.
— Нет. Разумеется, нет. Откуда вы взяли? — испуганно вскинулся Тилл.
— Имейте в виду, — почти не скрывая торжества при виде этой откровенной паники, продолжал Партли, — если вы и на этот раз попробуете отделаться пустяками, «Элмер Тилл лимитед» зачахнет. Мы вас раздавим!
Тилл угодливо наклонился вперед, всем своим существом выражая страстное желание быть полезным. Быстро сменялась гамма настроений. Сопротивление уступило место преданности. Преданность — готовности.
Партли встал, неторопливо подошел к столу, уселся в кресло,
— Когда вы выезжаете в Москву? — жестко спросил он.
— В пятницу, — прозвучал ответ. — Билет на ТУ-104 уже заказан.
— Ну так вот. В московском аэропорту вас встретит наш человек. Кличка — Бой. Вот его фотография.
Тилл всматривался в фотокарточку. От напряжения у него, казалось, шевелились уши. Угодливо кивая головой, он ловил слова, вылетавшие из узкой щели рта Партли. Черт с ней, Винни. Дьявол с ним, с этим Дереком. Есть дела поважнее. И — что главное — прибыльнее.
Миссионер измены
Мохнатые верхушки сосен. Тонкие ниточки рельсов. Букашки автомобилей на темном асфальте. Кирпичные постройки с приземистой силосной башней. Весеннее поле, задумчивое, сосредоточенное. Земля, раскрывшаяся навстречу солнцу.
Сверху земля выглядела как и в Шропшире. Не было только межей, тонкими швами перерезающих луга. Глядя вниз, Элмер ощущал смутное чувство виновности перед этой землей, словно потягивающейся в парной весенней дымке. И — страх. Мутный, темный, он ползал где-то в глубинах его сознания, словно ночной туман.
«Откуда он, этот страх?» — думал Тилл. И тут же вспомнил:
Бой! Он должен встретить его. Наверное, торчит уже в вестибюле аэропорта. Смотрит сквозь стеклянные стены, нервно жует губами. Черт бы его побрал, этого Боя. Неужели в Москве не бывает автомобильных катастроф? Наконец, он мог бы заболеть и умереть.
Самолет коснулся бетона, слегка подрагивая, помчался по посадочной полосе. Тилл торопливо вынул из кармана темные очки. Он чувствовал: без этого камуфляжа у него не хватит решимости взглянуть в глаза русским пограничникам. А они вот-вот войдут в самолет.
Тилл уже бывал в Москве. Тогда он еще только начинал свою коммерческую карьеру. Разные чувства испытывали иностранцы, впервые оказавшиеся в советской столице. Одни встречали Москву радостно, рассматривали ее увлажнившимся взором. Другие с трудом прятали холодное любопытство искушенных глобтроттеров. Третьи проявляли искренний интерес, четвертые либо не скрывали раздражение и злобу, либо наспех прикрывали их неискренней механической улыбкой. Но никто не оставался равнодушным. Ибо за коротким словом «Москва» скрывалось что-то огромное, небывалое, невиданное.
Тилл вспомнил: тогда он ожидал увидеть на московской земле людей высоких, словно вытесанных из камня, величественных, но грубых, как скульптуры Торвальдсена, медлительных в словах, неторопливых в движениях. Он очень удивился, увидев, что девушка в изящном синем полуформенном пальто, стоявшая у подножья трапа, была невысокой и очень стройной. Из-под пилотки выбивалась прядь великолепных, не оскверненных краской волос цвета плавленого золота. Лицо, подернутое персиковым пушком, было трогательно нежным. Но больше всего его поразили глаза. Спокойные и внимательные, дружелюбные, но независимые. В них было столько человеческого достоинства, такая уверенность в жизни, в друзьях, в людях, что Тилл испытал чувство, очень похожее на зависть.