Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
И ещё одно вспомнил Липунюшка — то, что постоянно твердила ему ведьма Синтетюриха:
— Бойся Кесаря! Не верь ни единому его слову! Правь так же, как прежний царь правил! Прикинься дурачком! Пусть он сам тебе поверит! А дальнейшее тебе лисье чутьё подскажет...
Пока чутьё ничего ему не подсказывало, а в голове гремели пушки, а во рту ночевали кошки.
— Как всё славно сложилось-то, сынуля! — продолжала Восьмирамида. — Не бойся, Кесарь тебя не тронет. Он хороший, добрый! Вон какие словеса ласковые про Патифошку сплетал! Ты сиди пока себе на троне, а править буду я. Я это очень хорошо умею...
Государственное устройство Липунюшке при дворе гетмана объяснили со знанием дела и даже дали денек погосподствовать при гетмановской вотчине. Он теперь знал, как следует наказывать нерадивых слуг, понимал, что следует соблюдать всяческие договоры, пакты, ордонансы и соглашения до тех пор, покуда не придёт час их нарушить.
Лисья натура велела ему покуда слушать нелюбимую чужую тётку.
— Лекаря... — прохрипел младой наследник престола Ерусланского.
— Не сдохнешь, — сказала мама.
— С нами всегда так бывает! — уверили панычи. — И ничего — живы!
— Вон отсюда, холопы! — приказал Липунюшка.
— Ха, — ответила Восьмирамида. — Нашёл холопов! Я регентша есмь, а се — нунции, сиречь легаты кесаревы. Мы и сами тебя отсюда попросить горазды...
Липунюшка высунул голову на белый свет В царской опочивальне было душно и смрадно. Стражники у двери лупили зенки, но в разговор высокий, конечно, не вмешивались.
— Поднимайся, — продолжала мама. — Пора суд вершить праведный.
— Над кем? — не понял царь.
— Да над теми, кто погубил батюшку твоего названого, Биронушку милого...
Лиса, конечно, не волк, но лошади их тоже не любят. Заодно с лошадьми невзлюбил пасынка и Бирон, всяко его шпынял, отнимал пойманных кур и даже стегал арапником.
— Вели бросить в темницу боярина Лягушату да банкира Филькинштейна! — распорядилась мама. — А потом — на кол их!
Тут лисья натура начала действовать. Липунюшка сполз с кровати, ласково обнял маму, потом резко её оттолкнул и бросился к стражникам.
— Хватайте её! — приказал он. — Мама, мама! Что-то я не помню руки твои, хотя вроде и должен!
— Да как вы... — начала Восьмирамида Акулишна, но стражники словно бы ждали такого приказа всю жизнь. Как ни билась, ни орала возможная регентша, а скрутили её, выпихали за дверь и потащили, а куда — стражникам виднее.
— Теперь их, — кивнул царь на панычей. Панычи в ужасе прижались друг к дружке.
— Нас нельзя! Мы священны и неприкосновенны! Договоры должно соблюдать!
Стражники вопросительно посмотрели на владыку.
— Ступайте к дверям и никого не пускайте, — распорядился Липунюшка. — Да велите найти боярина этого... и второго, кого она сказала...
Выглядел царь не по-царски: ночная рубаха вся в пятнах, глазки мутные и глядят вообще не пойми куда.
— И что мне с вами делать? — спросил он у панычей.
Перед волком лиса трепещет, но не перед гусями же! И прикидываться косноязычным дурачком было уже не перед кем...
Панычи явно растерялись.
— Н-надо выполнять уговор, — вымолвил наконец Тремба.
— Пора надошла, — уточнил Недашковский.
— Какой уговор?
— А тот самый, — сказал Тремба, — который вашамосць с Кесарем подписать изволили...
— Да ничего я не подписывал, — решительно заявил Липунюшка.
В голове у него прояснилось, и он понял, что угодил в какой-то капкан. Лисовин в таких случаях отгрызает себе лапу и умирает обескровленный, но свободный.
Царю отгрызать было нечего.
— Ничего я не подписывал. — повторил он.
— А это что? — и Недашковский вытащил из-под рясы, сверкнув лиловыми чулками, толстый свиток.
На самом-то деле Липунюшка читать умел очень даже неплохо — и по-еруслански, и по-итальянски. Синтетюриха постаралась. Это было весьма кстати, потому что уговор был составлен на двух языках. И подпись свою Липунюшка доподлинно признал — недаром столько раз упражнялся. Но ведь не подписывал же!
— Подписывал, подписывал! — заверил его Тремба. — На второй день поминок.
Царь-лисовин попробовал собрать разбегающиеся перед глазами буквы.
— Вашамосць может не читать, — сказал Тремба — На словах будет понятней. Оказалось, что бедный Липунюшка спьяну и сдуру заявил за столом, что в Еруслании, стараниями батюшки Патифона и при его, Липунюшки, самом деятельном участии наведён такой образцовый порядок, организовано такое правовое пространство, что невинная девушка с мешком золота пройдёт всю державу, не утратив при этом ни золота, ни невинности. То же самое касается и владений Кесаря, где порядок торжествует по определению. А коли пропадёт хоть одна монетка или не соблюдено будет девство, то он, Липунюшка Патифоныч, государь царь и великий князь Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании, по доброй воле отдаёт державу свою под начало Светлейшего Кесаря, Князя Мира Сего.
Ежели же означенная девушка пребудет благополучна и непорушена, то Светлейший Кесарь не только откажется от всяких притязаний на Ерусланию, но даже прибавит к ней от щедрот своих целых три города за пределами Великой Тартарии — Плюхнув, Трахнув и Вшистко Едно.
— Так нечестно... — в ужасе прошептал начинающий царь.
— Честно-честно! — загалдели панычи. — Вот и подпись, и печать, и свидетели руку приложили — султан басурманский и королева британская! А епископам с аббатами и счёту нет! Мы же будем осуществлять международное наблюдение — и всё то в ордонансе прописано!
Голова у Липунюшки продолжала болеть, но резко прояснилась.
— Ступайте с миром, — сказал он панычам. — Дальше моё дело.
— Девственница должна отправиться в путь не позже Вальпургиевой ночи! — напомнил Тремба.
Не прощаясь, панычи гордо вскинули небольшие свои головки и плавно пошли к дверям. В дверях они дерзко растолкали плечами стражников.
Липунюшка, оставшись наедине со страшным свитком, долго и внимательно изучал его.
Он попал в капкан — и даже не одной, а всеми четырьмя лапами.