Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
Лука погладил его по курчавым волосам.
— Согласен ли ты, мальчик, стать моим пажом? — прекрасным голосом спросил Радищев.
— Сударыня! — простонал Тиритомба. — Как мимолётное... Как гений... Конечно!
И бросился к ногам красавицы — поэтам такое не возбраняется.
Атаман наклонился к своему верному пажу.
— Тиритомба, — прошептал он. — Быстренько беги во дворец, сбрей эту свою волосню на щеках, переоденься в жилетку и шальвары, намотай чалму! Скажи девкам, что я велел! Велела! Губы намажешь, чтобы стали как у мнимого людоеда
— Леди Анна! Моя прекрасная леди! — простонал поэт.
— Бегом! — скомандовал атаман. Ошалевший Тиритомба действительно бросился бегом.
— Как, однако, исполнительны здешние слуги! — восхитился дон Хавьер. — Неужели в Тартарии Гранде воистину царит порядок?
— Будем посмотрель, — сказала фрау Карла.
Сперва она хотела потребовать, чтобы арапчонка сделали евнухом, но потом передумала. Тиритомба ей явно приглянулся.
ГЛАВА 26
За городскими воротами ничего страшного не произошло. Более того, по краям дороги стояли Нарядно одетые горожане и поселяне. Они выкрикивали здравицы, бросали в пыль первые весенние цветы. Среди них то и дело попадались переодетые ярыжки, узнаваемые только по испитым лицам. Всё-таки Липунюшка оказался толковым царём. Разве можно отказать своему народу в изъявлении восторга? Кто против этого возразит?
Жаль только, что Еруслания большая, и на весь путь восторженного народу не хватит.
Лука шагал на всю ширину сарафана. Плевать на походку, лишь бы ночь не застала в лесу.
Тиритомба еле поспевал за ним, не веря своему арапскому счастью.
Много поодаль за ними катилась запряжённая шестёркой лошадей карета с европейскими наблюдателями. Там и без дона Хавьера с фрау Карлой народу хватало. А ведь есть ещё и контрольные посты на дорогах! Они обязательно будут проверять печати на мешке. Хорошо хоть не девичество!
За каретой тащилась простая телега. Там, на сене, лежали мордами вниз Тремба и Недашковский. Возница легонько постёгивал гнедую клячу хворостинкой. Царь Липунюшка щедро предоставил посланцам своего брата Кесаря двух богатырских коней и выразил глубокое сожаление, что господа легаты не смогут передвигаться верхом.
Цепь ряженых вдоль дороги редела, редела и сошла на нет. Население кончилось.
Теперь можно было и поговорить.
— Леди Анна, давайте я понесу ваш мешок! — предложил Тиритомба.
— Да ты своё-то хоть унеси, — сказал Лука. Верно, бедный арап и так еле-еле плёлся под тяжестью багажа своей госпожи. Атаман был девушка серьёзная, основательная.
— Леди Анна, я вам чрезвычайно признателен! Мог ли я мечтать! Что такое небесное создание!
— Я тебе тоже признателен, маленький разбойник. Особенно за письмо твоё...
— Какое письмо? — арап чуть не выронил свои короба.
— Да то, которое ты мне в тюрьму с дороги прислал. Про батюшку моего, про непроворного инвалида... Ночь, улица... Ты, братец, видно, здорово пьян был, коли не помнишь!
— Но я же не тебе... Не вам...
— Мне, мне. Я тебе сразу решил признаться. Не то ты ешё, паче чаяния, ночью полезешь меня за перси хватать. А я этого не люблю, когда ты меня за перси хватаешь.
Тиритомба сел прямо на дорогу.
— Вставай, вставай. Вот дойдём до того самого места, где первую ночь разбойниками ночевали, там и отдохнём.
— Кто вы, леди Анна? — пролепетал арап. Размалёванное лицо его сделалось серым. Потешно выглядел поэт в кожаной распашонке-безрукавке, в широченных алых, в цвет сарафана, шальварах, в туфлях с загнутыми носами. В тюрбан поэта были воткнуты павлиньи перья — видимо, царь-лисовин и тут поохотился.
— Я, мой бедный маленький друг, твой старый товарищ Лука Радищев.
— Не может быть!
Тиритомба заозирался, ища поддержки неведомо у кого. Но на дороге они были одни, не считая далеко отставших контролёров. Только в полях поскрипывали сошеньки, почиркивали лемешки: поселяне ерусланские приступили к весеннему севу. Да синела вдали гребёнка леса.
— Хорошо, что дождей в расписании покуда нет, — сказал Лука. — А то бы мы
попрыгали в грязи. Ну да всё впереди.
— Как можно поверить, чтобы...
— Ты же поэт, Тиритомба! Где твоё воображение? Ведь для поэта любое чудо — обычное дело! Ну, произошло со мной чудо — обычное дело! Ну, не по моей воле. А жить-то надо! Вот когда ты мне поможешь исполнить царскую волю, тогда и увидишь прежнего Луку.
Тиритомба глядел на атамана с таким страхом, словно видел перед собой не писаную красавицу, а огромного говорящего таракана.
— Прими это как данность, — сказал Радищев. — Вспомни учение стоиков. Да отдай-ка мне свои узлы с коробами, а то свалишься ешё...
Тут поэт окончательно уверовал в чудесное превращение. Так поступить мог только Лука Радищев.
Освободившись от груза, Тиритомба весело запрыгал рядом с другом в сарафане и прыгал до самого привала.
— Как же мне тебя называть, атаман? — спросил он, уже сидя на траве и поедая пироги, полученные в дорогу от царских стряпух.
— На людях зови леди Анной. Мне такое обращение понравилось. И не на людях тоже зови, а то вдруг ляпнешь с непривычки... Да не капай маслом на шальвары! Я тебе стирать не нанималась! Лучше посмотри — ладно ли?
Атаман поворачивался и так и этак. Прекрасное тело мелькало в разрезах сарафана, приводя поэта в неистовство. Тиритомба протянул было руку, но тотчас же пребольно получил по пальцам.
— Зря я тебя, похабника, взял, — вздохнул Радишев. — Полагал родным человеком. А ты только об одном думаешь. Зарежу ведь! Ты же солнце нашей поэзии! Меня потомки проклянут!
— Прости, атаман, — сконфузился Тиритомба. — Не могу удержаться — столь ты хорош!
Радищев покончил с нарядом и тоже сел на траву, успев ешё ухватить последний пирог.