Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
— Да, истинный рыцарь! Чуть не заморил прекрасную даму голодом... Ведь поэт, когда влюблен, должен чувства свои в самых изысканных виршах выражать, а не лапами своими погаными тянуться. Кстати, оружие-то ты взял?
— А как же! — и Тиритомба вытащил из мешка кривой клинок, обернутый тряпкой. — Ятаганчик из царской коллекции! Три сапфира в рукоятке!
— При чём тут сапфиры? А сталь добрая.. Прицепи и никогда с ним не расставайся: в недобрый час придётся тебе и честь мою отстаивать!
— Слушай, атаман,
— Да тебя родная мать... — начал атаман и осёкся.
Матери своей бедный арап не помнил. Отца тоже.
— Хорошо, — сказал арап. — Буду слагать вирши. И честь твою защищать, хотя бы и до смерти. Я, кстати, уже про это сложил куплеты...
— Про что?
— Да на смерть свою. Так и называется: «На смерть поэта», как если бы я погиб от злодейской руки". В задаток сочинил. А то мало ли кто потом захочет меня оплакать. Виршеплёт какой-нибудь армейский... Вот слушай:
Ай-ай-ай-ай!
Убили негра!
Он пал, растерзанный
Толпой...
— Ну-ка хватит! — вскричал Радищев. — Чтобы я больше этого не слышал! А виршу порви чтоб я её и не видел! Нечего накаркивать самому себе погибель!
— Хорошо, — сказал Тиритомба. — Может, ты и прав... Тогда слушай про другое:
Что ты жадно глядишь на природу,
На роскошное лоно её?
Обрати лучше взор свой к народу,
Посмотри на худое житьё!
До пупа разорвавши рубаху
И в сияньи свободы клинка
Ты в сраженье, в тюрьму и на плаху
За неряху пойдёшь мужика!
Ему некогда мыться, чесаться,
Погрязаючи в рабском труде.
Насекомые твари гнездятся
Все в косматой его бороде...
— Ну нет, — прервал поэта Лука, — не пойду я за неряху. Ещё чего! Ко мне, вот увидишь, князья и бояре свататься станут...
Тут атаман опомнился.
— Это и не вирши у тебя получились, а пропагация! Она нам теперь ни к чему! Мужика ерусланского колом на борьбу не подымешь — пробовали уже!
Обидеть поэта может всякий...
ГЛАВА 27
Подниматься после привала не хотелось, да пришлось. Окаянный мешок был тяжеленек даже для Луки, нежная девичья кожа страдала от грубых лямок, и в ногах ощущалась слабость.
«А как же наши крепостные бабы?» — подбодрил себя атаман.
Дорога, ушедшая в лес, была пуста. Никто не догонял странников, не попадался навстречу — видно, государь, как уж мог, постарался.
Тащившегося позади обоза с контролёрами было не видно и не слышно. А слышно было только неистовое сопение арапа и скрежет зубовный.
— Ты вот что, — сказал наконец Радищев. — Ты не следуй за мной, яко паж, а ты беги
Тиритомба вздохнул и вышел вперёд.
— Невдолге уже покажется тропинка, по коей мы в лес ушли, — снова вздохнул поэт.
— Держи ухо востро! — предупредил атаман. — Самые наши разбойничьи места начинаются. Те же, кто сзади плетётся, нам не защита. Напротив, они и видеть, и знать не должны, что у нас неприятности. А то в первый же день договор нарушим...
— Ты это Фильке с Афонькой скажи... Тиритомба постоянно оглядывался.
— Мог бы уже привыкнуть, — проворчал Радищев.
— Годам к девяноста, глядишь, и привыкну, — дерзко отвечал поэт.
А места были самые подходящие. Всякая птаха свистала весенним делом про любовь, мох в лесу так и манил повалиться, вековые ели стояли плотно...
Оглянувшись, поэт всякий раз бил себя руками по щекам и приговаривал: «Атаман, атаман, атаман...» — отгонял соблазн.
Показался наконец и утёс, на вершине которого Лука красовался по утрам на страх прохожим и проезжим.
Лука поднял голову.
На утёсе стоял человек.
— Эй, ты! — воскликнул атаман. — Уйди оттуда! Не твоё это место!
Человек не дрогнул.
— Согнать его? — предложил верный паж.
Лука присмотрелся внимательней. Нет, не человек это вовсе. Просто кто-то шутки ради набросил на деревце драный зипун.
От сердца отлегло.
— А скажи-ка, душа моя Радищев, действительно ли так хороша твоя Аннушка? — спросил поэт.
— Сам, поди, видишь, — потупился заалевший атаман.
— Да нет, — сказал Тиритомба. — Ты ведь являешь собой не самоё Аннушку, а лишь своё представление о ней. Мы же всегда склонны идеализировать предмет своих страстей...
— Настоящая Аннушка в сто раз лучше, — нашёл в себе силы признаться Лука. — Вот когда бы коварный деспот не оставил её у себя в залоге, мы бы свернули к хижине бедного подёнщика, и ты сам бы убедился...
— Отнюдь! — воскликнул арап. — Отнюдь нельзя тебе видеться с Аннушкой!
— Это почему же?
— Да потому, что узреть доппельгангера своего, сиречь двойника, это к смерти...
— Спасибо за предупреждение... Однако для чего же так тихо? Что-то не хочется мне в лесу ночевать.
— И не придётся, леди Анна! — радостно воскликнул поэт. — Потому что недалече уже мы от постоялого двора «Приют богодула»! Там будет много народу, там мы сделаемся безопасны...
...Постоялый двор «Приют богодула» являл собой маленькую крепость, ограждённую плотным, крепко устроенным частоколом. Ворота были заперты, а возле дверцы, в них прорубленной, стоял на часах крепкий байбак в тулупе, меховом треухе и с протазаном.