Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
Можно было бы, конечно, прикинуться лисовином и бежать в лес. Но бежать, придётся через весь дворец, более того — через весь город, а в городе полным-полно собак, до которых собачья почта уже давно довела сообщения их сельских собратьев о нахальной рыжехвостой зверюшке...
Да и жить царём, не считая похмелья, было совсем неплохо. К этому его Синтетюриха и готовила.
«Выкручусь! — решил Липунюшка. — Всегда выкручивался. Люди слишком много о себе воображают».
Если бы ему сейчас перекинуться в лиса, то получился бы не лис, а седой песец.
— Ну, где там эти... — сказал он. — Зовите. Требую.
ГЛАВА 22
Ближний боярин Лягушата Исполатьевич Краснодевкин-Небитый был старый опытный царедворец. Он крепко приложил в своё время руку в деле устранения царя Финадея, но ухитрился при этом не оставить ни малейшего следа. Более того, он был в большом доверии у свежепогребенного Патифона, он даже бороду свою сумел приспособить к царским капризам — она у него была словно бы выдвижная: в нужный момент исчезала и вновь вырастала. И никаких чужих волос, никакого клея! Больно, правда, было, ну да можно и потерпеть.
«Переживу и этого дурачка», — думал боярин.
Придворный же банкир Филькинштейн был и не совсем банкир, и не очень-то Филькинштейн. Звали его Еропка Филькин и давал он деньги в рост. «Штейн», немецкий камень, он прибавил себе для звучности, чтобы походить на настоящего германского банкира. Заодно освоил и тройную итальянскую бухгалтерию, создав её ерусланский вариант.
Тройная ерусланская бухгалтерия заключалась в том, что всякая третья денежка из государевой казны отходила после ряда сложнейших, никому не понятных расчётов непосредственно к Еропке.. А Патифон Финадеич не уставал удивляться — куда это деньги уходят, в какую прорву?
Боярин Лягушата был облачён в бобровую шубу на соболях и с такими длинными рукавами, что волочились они по полу. Оттого Лягушата строго следил, чтобы полы во дворце всегда были чисто метены. Шапка у него была высотой в половину боярского роста и скрывала полную лысину. А волосы на бороде истончились от постоянного снования туда-сюда.
Филькинштейн отличался долговязостью, постоянной бритостью, глаза прятал за стеклами очков и в разговоре постоянно глядел куда-то в сторону. Еропка был ещё далеко не стар, но на старость отложил ох как немало.
— Та-ак, — сказал им Липунюшка вместо ответного приветствия. — Во что же это вы меня втянули, козлы?
Лисы-прикидчики, как и любая нечисть, считают козла главнейшим своим врагом.
— Не козли нас, надёжа-государь! — взмолился боярин. — Что же мы могли поделать при этом изверге-Кесаре? Его бы сто лет сюда не пускать, да не моги: положено! Европейский Совет, общественное мнение! Его бы, по совести, зарезать, да и вся недолга! Он же нас к тебе близко не подпускал. Да и матушка твоя...
— Не мать она мне! Не мать, а преступная детоубийца! — вскричал царь.
— Это так, — согласился банкир. — Но, эччеленца, мы действительно были бессильны. Да и зарезать Кесаря невозможно, я про него знаю достаточно много. И помешать подписанию ордонанса я никак не мог: следил, чтобы гости не утащили чего-нибудь из посуды. Кстати, эччеленца, вы знаете, что пропили на поминках всю государственную казну? Да к тому же щедро одарили гостей?
— Как? Ещё и казну? — Липунюшка схватился за больную голову.
— Поправься, батюшка! — спохватился боярин Лягушата и достал из рукава веницейского стекла штоф.
Царь поглядел на посудину с отвращением.
— Именно! — хором сказали банкир и боярин. Липунюшка принял штоф обеими руками, глотнул, давясь, и прислушался.
— Ловко вы... устроились, — сказал он наконец, вовремя опустив слово «люди».
Филькинштейн тем временем внимательно изучал содержание свитка, даже на двух языках, чтобы не было двусмысленностей.
— Э сэмпре бене, — сказал он. — Я бы такого не подписал в любом состоянии. Но три города тоже не баран начхал. Хотя договор, конечно, неравноправный. Но мы не можем и признать его юридически ничтожным...
— Ну так ищите девку, наполняйте мешок! — раздражённо сказал царь. — И пусть отправляется...
— Эччеленца, но ведь она даже из дворца выйти не успеет...
— Зато я успею посадить вас на кол!
Косые глазки его так сверкнули, что боярин и банкир поняли враз: этот мнимый дурачок запросто свернёт им шеи, как курятам. А они-то думали...
— Девку мы найдём, — поспешно сказал боярин. — Девки у нас в деревнях страсть какие крепкие... О Тот, Кто Всегда Думает О Нас! Да ведь самая крепкая девка не поднимет мешка с золотом!
— И не отобьётся от разбойников, — добавил банкир. — Кроме того, в договоре ведь сказано: девка должна быть пригожей и virgo, а это, увы, не всегда совпадает...
— Точно, — сказал Лягушата. — А самые крепкие девки обычно и самые слабые на это дело...
— И никакой охраны, даже тайной, быть не Должно, — продолжал. Еропка Филькинштейн. — За этим будут строго следить. О, порко Патроне, зачем вы согласились на такое количество наблюдателей?
— Ни на что я не соглашался! — рявкнул царь-лисовин. — Это всё оно!
Потряс штофом в негодовании, но снова к нему приложился.
— Опьянение является обстоятельством не смягчающим, но отягчающим, — вздохнул банкир. — Впрочем, можно подать апелляцию в Страсбург.., Это даст нам выигрыш во времени...
— Мне не нужен выигрыш во времени! Мне нужен выигрыш вообще! Идиоты, вы что, не понимаете, что при Кесаре вам конец? У него своих таких навалом!
— Это-то мы понимаем... — вздохнул боярин.
— Ладно, — сказал царь. — Э сэмпре бене, говоришь?