Незабываемые дни
Шрифт:
— Это неизбежные аварии, господин Штрипке.
— Почему вы думаете, что они неизбежны?
— Зима, господин Штрипке. Суровая русская зима!
— Но ведь русские паровозы ходили, несмотря на суровую зиму.
— Вы правы, господин Штрипке: русские паровозы не замерзали, так как они несколько иной конструкции, специально приспособленной для работы в зимних условиях, в сильные морозы.
— Это очень плохо, господин инженер. Мы, выходит, можем надеяться только на господа бога, чтобы он смягчил морозы.
— Зачем же на господа бога? Надо переконструировать систему ваших паровозов, и они будут ходить как миленькие… — не то в шутку, не то всерьез сказал Заслонов.
— О да-да, — согласился сперва Штрипке, но тут же спохватился: — У вас правильная мысль, однако не совсем реальная. У нас идет война и, что говорить, — мы ж люди свои — тяжелая война. Эти ваши русские нам дорого обходятся. У нас сейчас нет времени заниматься переоборудованием паровозов. Это нереально. У нас на службе весь паровозный парк Европы, — разве его можно переконструировать в короткое время? Одно, на что мы можем надеяться, — это захватить как можно больше паровозов у русских. А для этого необходима крупная победа… окончательная победа. А для победы нужно, — снизил он голос до шепота, — чтобы паровозы ходили, не замерзали, не взрывались, чтобы каждый паровоз, который мы с вами выпускаем из депо, водил, водил наши эшелоны. Но это… это заколдованный круг, господин инженер. Мы должны из него вырваться! — с отчаянием в голосе закончил Штрипке.
— А вы не отчаивайтесь, господин шеф. У вас такие завоевания. Вся Европа, можно сказать, у ваших ног.
— О да-да! — самодовольно поддакнул Штрипке и весь напыжился, как петух.
И обмяк, отошел, расправляя жесткий воротник, словно вытягивая из него посиневший подбородок, массируя его сухими, костлявыми пальцами.
— Про завоевания вы говорите очень правильно. Но… видите… ну, мы свои люди, — ваши проклятые русские стали нам поперек горла: они все еще держатся. Конечно, мы одолеем их, Должны одолеть.
Штрипке говорил мечтательно. Даже зажмуривался. Гудок паровоза вывел его из этих надзвездных сфер. Вернувшись к действительности, он, как всегда, засуетился, заволновался, несколько раз помянул «шволячей», поднявших целый тарарам за дверью конторы.
Оттуда доносились шум, выкрики. Слышны были возбужденные голоса, споры, брань.
— Что такое? — испуганно спросил Штрипке, любивший спокойную и тихую работу и очень боявшийся всяких эксцессов.
В это мгновение дверь широко распахнулась и в контору вбежало несколько рабочих. Штрипке со страху отступил на несколько шагов, не ожидая ничего хорошего от этих возбужденных людей, которые беспорядочно что-то выкрикивали, перебивая друг друга.
— Что случилось? — спокойно спросил Заслонов.
— Поймали! Попался гад, не вывернется!
— Кого поймали?
— Пан Штрипке, пан Заслонов, мы диверсанта поймали!
— О-о! — только и мог вымолвить Штрипке, у которого, наконец, откатился от горла тот давящий комок, который всегда душил его, когда почтенный шеф слышал возбужденные голоса.
— Где же он?
— Ведут! Того самого, который подкладывал бомбы на паровозы!
У Штрипке мурашки поползли по спине от страха и от радости — это же такое событие!
— Скорее, господин Заслонов, пойдем туда! — и Штрипке чуть ли не бегом бросился к месту происшествия.
В депо было немного народу. Все толпились за воротами. Невдалеке от угольного склада шумела толпа. Среди деповских рабочих видно было и несколько немецких солдат, которые прибежали сюда на шум.
— Почему его не ведут? — спросил на ходу Штрипке. — Он уже не может ходить, его подбили.
— Это хорошо! Злодея всегда постигает заслуженная кара!
— Он уже получил ее, пан Штрипке!
— Так и должно быть!
Увидев инженеров, люди расступились. Прямо на снегу лежал скрючившийся в неудобной позе человек. Он еще дышал, с трудом шевелил белесой ресницей, чуть приоткрывая глаз. Другой был затянут кровавой опухолью. Все лицо было избито до неузнаваемости. Под головой расплывалось багровое пятно.
— Вот он, наш враг, под расстрел, гад, подвести хотел, до чего додумался только! Видите, господин начальник, какие гостинцы готовил он немецким эшелонам. Это он взрывал паровозы, которые мы, не щадя сил и здоровья, ремонтируем. Где это видно: ты работай, а он всю твою работу портит да еще твою голову под топор подставляет!
Люди шумели, суетились.
Штрипке смотрел на человека, лежавшего на окровавленном снегу. Видно, ему уже не суждено было подняться. Все реже и реже шевелилась ресница, и хотя избитый порой будто глядел на окружающих, но он уже никого не видел и не слышал. Штрипке узнал его. Смутная догадка на миг мелькнула в его голове. Штрипке пришел в неописуемую ярость:
— Шволячи, случилась ошибка. Ведь это Сацук!
— Правильно, господин начальник, это Сацук! И поглядите, что этот Сацук готовил для наших паровозов, которые мы ремонтируем под вашим руководством.
Какой-то рабочий вынул из кармана у Сацука две угольные мины и поднес их Штрипке. Тот трусливо отодвинулся:
— Не надо ближе, не надо, я и так вижу!
И, отступив шага на три, Штрипке сразу изменил позицию:
— О, то есть большой шволяч, этот Сацук!
— Гад, которому нет равных на свете! — подтвердил кто-то из рабочих.
— Его надо расстрелять!
— Его повесить мало, господин начальник!
— О да-да!
Неизвестно, чем бы кончилась вся эта дискуссия, — в ней не принимал участия только Сацук, которого уже не волновали никакие земные интересы, — если бы не явились полицаи и гестаповцы во главе с Кохом. Прибыли и Вейс. Весь район депо оцепили. Рабочих допрашивали группами и поодиночке. Из их показаний видно было, что Сацука схватили около резервных паровозов, когда он пытался подложить туда четыре мины. Не все это видели, к тому же не каждый мог как следует рассказать, при каких обстоятельствах все это произошло. Более толковые показания дал Чмаруцька, — он первый заметил злонамеренные действия Сацука и задержал его.
Кох нервничал, все пытался запутать Чмаруцьку:
— Откуда тебе известно, что это угольные мины?
— А как же, об этом все толкуют. Мы трудимся, трудимся, а какая-то нечистая сила всю нашу работу портит.
— Кто портит?
— Известно кто. Об этом и в листовках писали. И в газетах писали. Некий дядя Костя командует всеми этими разбойниками.
— Как ты разузнал, что Сацук подкладывает мины?
— А я шел на склад. Вижу, какой-то человек мелькнул около паровозов. Я притаился, думаю: что ему нужно? Гляжу из-за тендера, а он забрался в паровозную будку и что-то там около топки возится, слышу — дверцы открывает. Он спрыгнул на другую сторону, а я на паровоз. Глянул в топку, а там мина лежит. Я скорее обратно. А человек уже на второй паровоз взобрался. Я его цап за сапог, стащил вниз. «Ты, говорю, что здесь вытворяешь? Что тебе тут понадобилось, человече?» А он, что бы вы думали, не говоря худого слова, трах меня по затылку, а потом без всякого предупреждения — хлоп по глазу!