Незабываемые дни
Шрифт:
Как ни крепился Ганс Кох, чтобы выдержать до конца тон, взятый им в начала допроса, но не смог. Спокойствие Заслонова, этот разговор о депо, о транспорте — словно они сидели на совещании в конторе или за чашкой кофе в ресторане — взорвали гестаповца. Куда делись вся его показная вежливость, вся его готовность вести спокойную беседу. Он внезапно вскочил и, еле удержавшись, чтобы не стукнуть кулаком по столу, закричал:
— Встать, когда с вами разговаривают! Вы забываете, где вы находитесь!
Заслонов встал.
—
— Молчать, когда с вами говорят. Какое нахальство! Он еще задает мне вопросы! Что мне ваши обиды? Что мне, что мне… Я сам, я…
Трудно было Гансу Коху сказать что-нибудь путное, обстоятельное, тем более в таком раздраженном состоянии. Он вытер вспотевший лоб, залпом выпил стакан воды, отдышался, сел. Взглянув исподлобья на инженера, сухо произнес:
— Садитесь.
Потирая руки и глядя куда-то в сторону, он, наконец, снова заговорил спокойно:
— Прежде всего я хочу с вами договориться, даже не договориться… Я просто приказываю вам: бросить все свои хитрости, разговор про депо, про службу и отвечать только на мои прямые вопросы. Вы являетесь опаснейшим преступником. Вы есть… есть… как это… — тут Кох посмотрел в свою записную книжку. — Вы есть Костя! — выкрикнул Кох, ожидая эффекта от своих слов.
— Вы совершенно правы, господин Кох. Я действительно Костя. Так звали меня, когда я был подростком, так меня называли товарищи. Но примите во внимание, что меня, как взрослого человека, обычно называют Константином Сергеевичем.
— Вы есть… есть… — Ганс Кох заглянул в блокнот, — вы есть… дя-я-ядя Костя!
— К сожалению, господин Кох, я никогда не был и, вероятно, никогда не буду дядей. У меня нет племянников, так как я не имею братьев и сестер, у которых были бы дети.
— Погодите! Вы снова не отвечаете на вопросы. Вы есть дядя Костя, крупный преступник, который руководит… руководит отрядом диверсантов на транспорте. Отчего вы молчите?
— Я слушаю вас. Я хочу до конца выслушать все ваши обвинения, чтобы ответить на все сразу.
— Да-да… Это похвально. И чем скорее вы это сделаете, тем лучше будет для вас. Вы взрывали наши паровозы, вы взорвали на этих днях водокачку. Вы держите связь с партизанами района. Вы близкий человек известного лесника Остапа, его дочка… ваша невеста! Вы убили нашего агента Сацука. Вы подослали ко мне… — тут Кох немного замялся, даже опустил глаза, — эту девушку Любку с ножом, чтобы она убила меня, или господина коменданта, или еще кого-нибудь из офицеров. Вы диверсант, убийца, шпион, который по нашим законам подлежит немедленному уничтожению.
— Все, господин Кох?
— Да, все… Вы еще расскажете нам о том, что известно вам лично.
— Мне кажется, господин Кох, что и того, что вы рассказали здесь о моей персоне, хватит для оправдания моего
— Ну?
— Мне больше нечего прибавить к тому, что я сказал.
— Значит, все сказанное мною является правдой.
— Если детские сказки можно принять за подлинную действительность, тогда я могу с вами согласиться.
— Ничего не понимаю. Что вы хотите этим сказать?
— Повторяю, если сказки, обыкновенные сказки могут быть правдой, тогда я признаю ваши обвинения.
— Я не позволю шутить со мной! Я…
— Прошу вас не волноваться, это же в ваших интересах, я задам вам один небольшой вопрос: вы читали когда-нибудь сказки Шехерезады?
— Сказки? Хо… кто же не читал сказок? Когда-то в детстве я тоже читал… Да… сказки… Грим, потом, потом Андерсена… и еще… Но при чем тут сказки? О-о, я догадываюсь… вы хотите поставить себя на место Красной Шапочки? А меня сделать волком? Что ж, я волк, если вам это нравится…. Я свирепый волк. Если потребует мой фюрер, если потребует наша империя, я перегрызу горло каждому, кто осмелится поступать наперекор, Даже думать иначе, чем думает наш фюрер.
— Простите, господин Кох, я не имел в виду никаких сравнений. Я сказал вам только о сказках Шехерезады. Я сказал для того, чтобы доказать вам, что все предъявленные мне обвинения, которых хватило бы на сотню смертных приговоров, напоминают сказочную фантастику Шехерезады. Да-да, сказочную, необыкновенную, правда, в данном случае, не совсем чарующую для меня, но все же фантастику, выдумку, то, что мы называем остроумным вымыслом. Но, насколько мне известно, ваши законы считаются только с конкретными фактами, реальными событиями, реальными преступлениями.
— Вы меня, пожалуйста, не агитируйте и не учите! Я сам разбираюсь во всех этих тонких штучках.
— Тем лучше для меня, уважаемый господин Кох. А учить вас у меня нет никакой нужды. Во-первых, вы сами способны разобраться, где правда, а где вымысел. А во-вторых… я ваш пленник. Больше того, я узник ваш. Вы угрожаете мне не больше, не меньше, как смертью. А умирать мне не хочется. Я люблю жизнь. А потому мне хочется знать настоящие обвинения, настоящие доказательства моих якобы преступлений, а не детские сказки.
— Что вы пристаете ко мне со своими сказками? Расскажите лучше подробно обо всем, что давно нам известно.
— Что ж мне рассказывать, если вы говорите, что сами все знаете.
— Довольно притворяться, господин инженер! Расскажите о своем участии во всех этих гнусных преступлениях.
— Каких, уважаемый господин Кох?
— Я уже говорил вам.
Заслонов с минуту помолчал. Как надоел ему этот нудный разговор. Но ничего не поделаешь! Не полезешь на рожон, в лобовую атаку. Этим ничего не выиграешь ни для себя, ни для дела.