Незабываемые дни
Шрифт:
Некоторые женщины шептали расходясь:
— Боже, боже, еще одного человека убили… За один день!
И, услышав эти слова, кто-то гневно сказал:
— Не человека, а собаку!
И все замолчали.
Юшке потащили через огороды в лес к яме, где добывали глину для кирпичного завода. Туда его и бросили, засыпали кое-как землей.
Когда возвратились оттуда небольшой группой, Игната отвел в сторону парень и заговорил с ним. Игнат немного знал его по районным партийным собраниям, где этот парень часто выступал со своими железнодорожными отчетами. Работал
— Вот что… как тебя звать?
— Игнат.
— Так вот что, Игнат… Хлопец ты, видать, свой… С этим делом хорошо управились. Небольшое дело, но лучше, чем ничего. Одним фашистским псом меньше на нашей земле. Это же сотрудник гестапо. Раньше он шпионом был. А их ведь много, этих собак. И если каждый из нас — вот ты, я, все наши товарищи, если каждый из нас загонит в могилу хотя бы по одному псу, то их бы стало так мало, так мало, что ты себе…
— Это я понимаю, тут нечего говорить.
— Тем лучше! Я говорю тебе об этом для того, чтобы ты знал: надо что-то делать, чтобы фашисты почувствовали.
— Ты мне толком скажи, к чему ты речь ведешь?
— Толком? Толк тут очень простой. Или итти к фашисту в ярмо, или так делать, чтобы этот самый фашист ноги вверх задрал.
— Чудак, да мне хочется, чтобы все они околели, чтобы они все повытягивали ноги! Но к чему ты клонишь?
— Я спрашиваю напрямик: готов ты принять участие в таких делах, от которых гитлеровцам будет муторно? Если готов, то дадим тебе такую работу. Одно, что скажу, это… немного и опасно… Это смертью пахнет, если, скажем, неудача, если случайно попадешь к ним в зубы… И не простой смертью, а тяжелой, мучительной…
Игнат о смерти не думал. Пусть о ней думают враги. Да и возраст у него не такой, чтобы задумываться о разных смертях. Еще неизвестно, какие из них лучше: тяжелые или легкие. Нет, такие вопросы не волновали Игната. Он машинально спросил:
— Кто это мы?
— Не понимаю.
— Ты же говоришь: работу тебе дадим.
— А… ты об этом! Сам понимать должен: мы — это партия, народ… Понял, наконец?
— Так бы сразу и сказал, а то в жмурки играешь. Согласен я на все, вот что… хоть сегодня, хоть завтра!
— Я и знал, что ты будешь согласен. Ты на станкостроительном работаешь?
— Работал. Завод теперь стоит.
— Опять начнет. Вот там и будет твоя работа. А какая именно, сообщу потом.
Парень распрощался с Игнатом, сказав, что свяжется с ним в ближайшее время.
Самые разнообразные мысли волновали Игната. Ему казалось, что сбылась, наконец, его мечта встретиться с теми людьми, которые так отважно стреляли среди бела дня в большое скопище врагов. Их так и не поймали гитлеровцы, хотя в тот день хватали без разбору и арестовывали каждого встречного и поперечного.
Дня через два-три по улице, на которой жил Игнат, шныряли немцы. Повидимому, в учреждении, где работал Юшке, узнали о его исчезновении. Расспрашивали всех, куда девался человек, живший один в домике. Все отвечали в один голос, что ничего не знают, а если и видывали этого человека, то лишь изредка, когда он шел на работу или возвращался домой. А еще раньше, до войны, Юшке трудно было увидеть, потому что был он тогда, должно быть, ассенизатором, а это, как известно, работа ночная…
Гитлеровцы посетили домик, в котором жил Юшке. Но там все было в порядке: все имущество, все вещи оказались на месте и в том же виде, в каком оставил их аккуратный и рачительный хозяин.
Порыскав еще несколько часов по улице, немцы вынуждены были оставить это дело без последствий.
4
Старый крестьянин, прятавший в лесу свою живность во время боя в окрестностях деревни, подобрал Вилли Шницке. Тот был совсем ослабевшим, в бессознательном состоянии. Он пролежал, видно, на опушке леса дня два или три, — как ни старался старик поставить его на ноги, это ему не удавалось.
При помощи близких людей старик перенес Шницке ночью в гумно, где и спрятал за скирдой соломы. Тут он отпаивал его молоком, ухаживал, как мог, чтобы поставить на ноги. Кормил, уговаривал:
— Ты, брат, ешь, не стесняйся! Без еды человеку на ноги не подняться. А встанешь, тогда, брат, и делай, что хочешь… Не пропадешь! Нельзя же так, чтобы наш человек ни за что пропал из-за этих душегубов. Они вон из хаты нас выгнали, ютимся с детьми в хлевушке. А в хате офицер живет. Один на всю хату. Ну да еще денщик там с ним… А ты, голубь, ешь и отдыхай! Не вздумай только из гумна выходить, не дай боже! Они ж, брат, каждого неизвестного готовы за партизана принять. Очень боятся партизан. Ночью столько этих часовых понаставят, что не пройдешь по улице. И недаром боя гея: бьют их наши партизаны, не милуют.
И вот однажды увидел старик, как на его дворе появился этот больной красноармеец, которого он несколько дней выхаживал в гумне. Старик остолбенел от испуга. Ему показалось, что его больной зашел сюда в бреду. Должно быть, у него новый приступ болезни. Старик бросился со всех ног из хлева, чтобы перехватить человека, спрятать его, если удастся. Он даже крикнул:
— Браток, куда ты? Назад, скорей назад!
Но где там! Человек уже скрылся в сенцах.
Старик прислонился к забору, стоял обессиленный, опустошенный, горько упрекая себя за то, что не досмотрел за этим человеком, сколько хлопот с ним набрался, и вот тебе — все пошло прахом. Погибнет же человек ни за что, ни про что!
Он порывался даже пойти туда, в хату, чтобы помочь больному, растолковать немецкому офицеру, что этот красноармеец ни в чем не виноват, что он отстал от своей части по болезни… Можно, пожалуй, сказать офицеру, что красноармеец приходится ему, старику, свояком, пришел, чтобы заявиться немецким властям… Такие приказы висят же на стенах домов. И как плохо, что он заранее не уговорился с красноармейцем, как ему держаться и что сказать немцам, если, упаси боже, он к ним неожиданно попадет.
Множество мыслей роилось в голове старика. Возникали разные планы, но все они казались неподходящими для того, чтобы применить их тотчас же, безотлагательно. Главное, он не договорился с человеком, — кто его знает, что с ним там…