Незабываемые дни
Шрифт:
А Вилли сидел в хате и вел оживленную, веселую беседу с немецким офицером, командиром части. Сытный обед и стакан коньяку приятно кружили голову. Он рассказал офицеру историю всех своих приключений, и каждый эпизод, каждое событие обрастали в его рассказе самыми неимоверными, самыми фантастическими деталями, приобретали сказочный характер. Офицер слушал и искренне восхищался.
Самое появление Вилли Шницке в хате сначала произвело целый переполох. Денщик прямо остолбенел от страха, когда на пороге показался человек в красноармейском обмундировании. И только когда
Видя замешательство денщика, Вилли попросил обыскать себя.
Вилли предъявил офицеру свой документ, попросил его позвонить в штаб армии. Связаться со штабом армии удалось быстро, и Вилли Шницке получил приказ: отдохнуть и дня через два-три направиться по месту службы за получением нового задания.
Вилли рассказывал самые невероятные истории, как он чуть ли не один расправлялся с целыми ротами, как наводил ужас на советские дивизии, как по его сигналу немецкие эскадрильи уничтожили на дороге колонны войск противника. И только в рассказе о гибели своей группы он проявил скромность, не очень вдаваясь в подробности этого дела. Конечно, они погибли смертью храбрых! Конечно, они сражались до последнего патрона.
Вилли рассказал и о том, как спас его старый крестьянин, хозяин этой хаты. Офицер даже увлекся этой историей, был очень доволен тем, что именно хозяин домика, в котором жил офицер, оказался таким надежным человеком, таким патриотом Германии.
— Знаете, мне действительно понравилось его лицо: такое открытое, такое серьезное… И глядит прямо в глаза, не то что все прочие эти люди, которые всегда смотрят искоса, словно готовы убить тебя одним своим взглядом. Я и остановился в этом доме, потому что счел хозяина надежным человеком. Надо, пожалуй, вознаградить его! Это такой полезный пример для всего населения.
Вилли выслушал, рассмеялся. И смех его был таким странным и неуместным, что офицер уставился на него недоумевающим взглядом. А Вилли налил себе рюмку коньяку, залпом выпил и, прислонившись спиной к стене, залился хохотом:
— Вознаградить! Вы правы, капитан. Он заслуживает награды. Но какой?
— Я и говорю!
— И вы говорите истинную правду. Человек достоин награды. Только какой награды, спрашиваю я вас? Вы вот посмотрите на меня… — и Вилли Шницке встал, ткнув пальцем в свою гимнастерку, в красноармейскую шапку.
— Что ж, вы удачно маскировались. Иначе вам трудно было бы справиться со своей задачей.
— Я не о том, наивный вы, простите, человек! Ваш хозяин спас меня, потому что я был в этой форме. Он спасал советского человека. А вы тут о его патриотизме говорите. Патриот-то он патриот, но не для нас с вами!
Только тут офицер спохватился, поняв, что наговорил всяких глупостей и попал в довольно смешное положение. Он даже покраснел от досады. Были затронуты его самолюбие, офицерская честь. И, чтобы выйти из неприятного положения, он пробормотал:
— Что ж, я вынужден расстрелять его в таком случае…
— И правильно сделаете, капитан! Но я советую вам не спешить: расстрелять его вы всегда успеете. У него, я думаю, можно разузнать о разных интересных и полезных для нас делах. Наконец, он говорил мне о партизанах… Вы понимаете, на что я намекаю? Только все это надо сделать осторожно, с известным подходом.
Немного погодя в хату позвали старика. Встревоженный, взволнованный пошел он туда. Должно быть, будут спрашивать, почему прятал больного красноармейца, почему не сказал об этом немецким солдатам. Старик вначале было обрадовался, увидев Вилли живым и невредимым, спокойно сидевшим на лавке. Появились даже мысли: а может, все обойдется, может, отпустят человека. Да и какая вина его, старика, если он помог больному человеку? Человек всегда остается человеком, нельзя его бросать в беде…
— Садись! — приказал офицер.
Старик присел на край скамьи, комкая в руках шапку. Он взглянул на красноармейца. Тот сидел за столом, с рассеянно-равнодушным выражением лица. Он отодвинул от себя тарелку, переставил подальше рюмку. Такая же рюмка стояла перед офицером.
Все это, а также взгляд, которым обменялся «красноармеец» с офицером, навели старика на разные мысли и сомнения. Он видел несколько дней тому назад, как расправлялся этот офицер с ранеными красноармейцами, попавшими в плен. Перед ними не ставили рюмок. Не так проходила беседа тех красноармейцев с офицером и его солдатами. Нет уж в живых красноармейцев. Дня два лежали на выгоне их тела, пока не прибрали крестьяне и украдкой не похоронили там же, около трех старых дубов.
Другая была тогда беседа, не такая, как сейчас.
— Так вот рассказывай, — обратился к нему офицер.
— О чем вам рассказать?
— Ты спас этого человека?
— Я помог больному — он лежал бесчувственный…
— Это очень хорошо, приятно слышать… Кто помог тебе отнести больного в гумно?
— Никто. Я сам его отнес.
— Почему именно в гумно?
— У меня не было другого места… Вам же известно: меня с детьми выселили из хаты. Я живу в хлеву, там больному было бы очень неудобно…
— Ты поступил правильно. Очень даже правильно так заботиться о человеке. Но ответь мне на такой вопрос: отчего же ты не известил нас, что прячешь этого красноармейца?
Старик немного смутился. Он растерянно взглянул на «красноармейца». Тот попрежнему сидел за столом, не проявляя никаких признаков волнения. И казалось старику, что в его лице затаилась какая-то усмешка.
Старик, подумав, ответил:
— Откровенно скажу вам: я боялся тогда за этого человека, вы могли его покарать, как тех красноармейцев.
— Ты ошибся… Те красноармейцы нанесли нам ущерб. А это же больной человек! Мы заботимся о больных, мы лечим их, и ты напрасно не уведомил нас, ведь человек мог умереть без врачебной помощи. Скажи, может, в селе еще спрятаны больные?
— Нет, таких больше нет…
— А ответь мне еще на один вопрос. Вот позавчера в роще, как тебе известно, кто-то убил четырех моих солдат. Люди говорят, что это сделали партизаны. Кто из вашего села в партизанах?
— Как вы сказали?