Неживая вода
Шрифт:
— Ну, сейчас ты у меня…
— Дядя Мирон! — прокричал Игнат. — Да что ж вы делаете-то?
Девушка повернула к нему заплаканное лицо, и в груди у парня похолодело — он узнал Марьяну Одинец.
— Вы зачем это, а? — растерянно произнес Игнат.
Марьяна снова мотнула головой, так что растрепанные пряди налипли на лоб. Из глаз брызнули слезы, она что-то промычала, но слов было не разобрать — рот был туго завязан пестрым бабьим платком.
— Ты-то откуда нарисовался на нашу голову? — чуть ли не плаксиво просипел Мирон.
Марьяна
— Ну, ну… будет!
Тогда Игнат схватил егеря за воротник фуфайки, дернул на себя.
— Отпусти ее, сейчас же! — гневно прокричал он. — Что ты удумал-то, ирод?
Мирон завалился назад, но не упал, только стукнулся боком о руль. Втянул воздух сквозь сжатые зубы.
— Кто там у вас еще? — снова крикнул Касьян.
— Я вам сейчас покажу, кто здесь! — Игнат занес кулак, но ударить не успел.
Егерь перехватил его руку, с силой толкнул Игната в грудь, и тот не удержал равновесия, полетел из кабины в снег. Шапка откатилась в сторону, и ветер сразу же разворошил Игнатовы кудри на манер вороньего гнезда.
— Куда полез-то, щусенок? — сверху прорычал Мирон.
Снова донеслись приглушенные всхлипы, затем звук оплеухи.
— Да замолчи ты, дрянь!
— Да что с вами такое-то, а? — Игнат принялся подниматься из сугроба.
В его внутреннем котле теперь вскипало настоящее варево чувств: гнев, непонимание, обида… Перед глазами маячила бьющаяся, как плотва в сетях, лекарница Марьяна.
— За что вы так с ней?
Игнат снова полез в кабину, но чьи-то грубые руки развернули его за плечи, прижали спиной к кузову. Затылком Игнат стукнулся о металлическую перегородку, вдохнул нахлынувший на него запах перегара и пота.
— Тихо! Тихо ты, тихо! — Касьян снова ударил его спиной о борт грузовика. Плотная оленья парка смягчила удар, но все равно Игнат почувствовал, как от лопаток по всему позвоночнику рассыпались болевые искры.
— Откуда тебя черти принесли? Отвечай! — в прокуренном голосе Касьяна теперь не слышалось привычных добродушных ноток, а были только раздражение и усталость.
— Я сам пришел! — Игнат попытался вырваться, но Касьян был куда сильнее и крепче.
— Сам пришел! — повторил парень. — Крики услышал… За что вы лекарницу связали? Что она вам сделала?
— Дурак ты! — зашипел Касьян, еще сильнее придавив Игната к грузовику. — Как есть дурак! Твое ли это дело? Сидел бы в избе, мышей ловил. Тебе ли сюда влезать?
Касьян стал оттаскивать Игната от кабины, откуда уже не доносилось никаких криков и ругани, а только лишь редкие шорохи, будто старательно укладывали на сиденье чье-то обмякшее тело.
— Что она вам сделала? — повторил Игнат.
Веки защипало, и он зажмурился, стараясь совладать с нахлынувшим вдруг на него страхом.
— Ничего не сделала, — ответил Касьян и добавил. — Откуп она, вот что.
— Да что
— Ты погоди там! — прикрикнул на него Касьян. — Игнашка парень толковый! Поймет!
Он потащил Игната в сторону, наклонился к самому ему уху.
— Ты вот что, парень, не дури-ка! — Касьян понизил голос и заговорил тихо, доверительно, как хорошему другу. — Знаю я, что ты на Марьянку глаз положил. Да и вся деревня не против была, нам-то что? Живите, коли хотите. Только не от нас все теперь зависит! И не от тебя тоже. Ну, посуди сам! — Касьян встряхнул Игната за плечи, и тот краем глаза увидел, как дядька Егор вывел из грузовика двух рыжих коров. Те мотали головами и неуверенно переступали копытами по снегу.
Из кабины не доносилось ни звука.
— Мы же тут все, как на ладони! Свои все, Игнаш! — продолжил Касьян. — Кого отдавать-то? Натка Кривец крестница моя. Божанка уже брюхатая. А у Маревых да Рябых девчушки вовсе малолетки… неужто их на растерзание отсудить?
Он кашлянул, отхаркался в снег. Игнат больше не делал попытки вырваться — страх ходил по его коже колючими бурунами.
— А Марьянка нам чужачка, — губы Касьяна искривила извиняющаяся усмешка. — А уж кому, как не тебе, Игнатушка, нас понять. Бабка-то твоя хитра была, один раз беду от деревни отвела, а потом и нас научила. Да только думали мы, не придет этот час…
Он вздохнул, снова обдав Игната застарелым запахом сивухи, огляделся пугливо.
— Вепрь-то, — зашептал он. — Черный-то… Это знак их, чуешь? Так и было сказано тогда: прежде, чем явятся за откупом, тушу черного вепря на опушке вывесят.
— Да кто они-то? — закричал Игнат.
Его склеенные, обветренные губы треснули, по краям выступила сукровица. В животе будто разом надулся ледяной пузырь.
— Навьи, конечно, — ответил Касьян. — Кто же еще?
Пузырь в животе беззвучно лопнул. Игнат почувствовал, как его внутренности обдает ледяной волной животного ужаса. Снег, и небо, и стволы почерневших сосен мигом смазались в одну дрожащую пелену, и из нее четко проступил знакомый образ — большие девичьи глаза, курносый нос, спадающие на плечи косы…
(…она никогда не отпустит его. Не отпустит, пока он не оживит ее или не успокоит).
— Да что мне рассказывать. Сам видел, небось. Помнишь Званку Добуш, горемычную, страдалицу? — донеся до Игната хриплый голос Касьяна, и сам он тоже выступил из дрожащего ледяного тумана — чужой, незнакомый доселе, не тот, кто подвозил паренька до деревни, и не тот, кому Игнат латал новенькую баню.
Только новый Касьян — Касьян-оборотень, — мог связать беспомощную лекарницу, только он знал о страшном договоре с навью. Но, все еще притворяясь прежним, новый Касьян завел глаза к небу, осенил себя крестным знамением и прошептал: