Нежное притяжение за уши
Шрифт:
— Как что? Бурцева должна сознаться, что она зря наврала на Ноннку!
— Фигню придумала. Она ни за что не откажется. Ведь она в этом случае позора не оберется!
В этот момент на Машунином столе зазвонил телефон. Это был Миша Ковров.
— Мария Владимировна! — Голос его дрожал и пресекался. — Я должен сообщить вам нечто важное… Вчера на еще одного работника нашей радиостанции, Николая Соболева, который жил в одной квартире со Стасом, совершили покушение. Его ударили по голове, и теперь он лежит в тринадцатой больнице!
Машуня сдавленно ахнула.
— Не
— На них кто-то охотится! — бессвязно выкрикивал Ковров. — А милиция и пальцем не шевелит! Скажите им! Пусть что-нибудь сделают!
Но Машуня уже не слушала его. У нее появилось еще одно подтверждение невиновности ее подзащитной. Нонна никак не могла быть замешана во всем этом: она же сидела в СИЗО! Да и потом, если убийца заинтересован в смерти и Шорохова, и Соболева, то тут простой женской ревностью и не пахнет. Во всем этом должна быть какая-то глубинная причина…
Когда Ковров положил трубку, Машуня повернула побледневшее лицо к Василисе.
— Поверить не могу! А Кольку-то за что убивать? Он же безобидней ластика!
Та пожала плечами.
— Действительно странно… Набирай быстрей своего Федорчука! Он наверняка что-нибудь полезное может сказать по этому поводу.
Машуня торопливо защелкала кнопками набора. Вообще-то она уже давно придумывала повод, по которому можно было бы позвонить Ивану. Сам он почему-то не появлялся в ее жизни, хотя Маше казалось, что она вправе на это рассчитывать. Тем более что Нонна прямо сказала, что у них все будет хорошо. Она долго думала над ее словами: с одной стороны, казалось, что верить во всяких провидцев глупо, но с другой стороны, верить так хотелось… Да и потом кое-что из того, что предсказала Маевская, уже сбылось.
— Алло! — пророкотал басом Федорчук.
— Привет. — От звука его голоса у Машуни почему-то перехватило дыхание. — Это Иголина. Ты слышал: на Николая Соболева совершили покушение! И Маевская тут ни при чем!
Ей очень хотелось, чтобы Федорчук немедленно хлопнул себя по лбу, признал следственную ошибку, Машунину правоту, а после этого сказал какой-нибудь комплимент и позвал на свидание. Но вместо этого Иван произнес:
— Да, я в курсе. Я во всем разберусь. Надо провести тщательный анализ. — И тон у него при этом был весьма далек от романтики и Машуни.
От этого она расстроилась и возмутилась.
— Какой еще анализ?! Неужели тебе не ясно, что Нонна не имеет к этому никакого отношения?!
— Маш, твоя адвокатская позиция состоит в том, чтобы уговорить меня выпустить Маевскую? Тебе не кажется, что адвокат в первую очередь должен оперировать фактами, а не Бог весть какими догадками?
Рассвирепевшая Машуня ничего не ответила и швырнула трубку на рычаги.
Нет, каков, а?! Пару дней назад вздыхал и обмирал от одного ее присутствия, а теперь смеет ей указывать, что делать и что не делать! Наверняка расслабился после того, как она разрешила ему проводить себя.
А эта Нонна, трепло несчастное, еще смела чего-то предсказывать! Типа «все у вас будет хорошо». Ага, конечно! Держи карман шире! Ты здесь напрягаешься, придумываешь, как ее из тюрьмы вытащить, а она…
— Что, все дураки? — деликатно осведомилась Василиса, отрывая Машуню от скорбных мыслей.
— Все! — категорично заявила Машуня и направилась к вешалке за своим плащом. — И это, к сожалению, диагноз.
— А ты куда собралась-то?
— В больницу.
Василиса придала лицу заинтересованный вид.
— Думаешь, тебя вылечат?
Машуня слабо улыбнулась.
— Я к дуракам себя не отношу. А в больницу я пошла к Кольке. Он-то хамить мне не будет. И пусть Федорчук не обижается: сам виноват.
Миндия Гегемоншвили побил все рекорды по халатности и разгильдяйству. Вчера его как путного человека отправили в больницу к Николаю Соболеву, чтобы он произвел допрос потерпевшего. Но вместо этого потомок горных князей полдня прошарахался в неизвестном направлении и вернулся уже под вечер с нулевым результатом: в бланке протокола значились только какие-то невнятные закорючки, обозначающие, что допрос проводился ни кем иным как М. В. Гегемоншвили.
— Что это такое, я тебя спрашиваю?! — бушевал Федорчук, тыкая в лицо Миндии протоколом. — Письмо на деревню дедушке? Или работа на конкурс рисунка на асфальте? Я тебя за чем посылал?!
Миндия понимал, что все упреки шефа справедливы, но ничего не мог с собой поделать. Он пришел в больницу с твердым намерением сделать все, как надо. Встретился с потерпевшим, разложил на подоконнике бумаги, приготовился записывать показания… Но потом разговор как-то незаметно перешел на женщин… Хотя, если быть честным, то это был и не разговор вовсе, а чистой воды монолог: Гегемоншвили рассказывал Николаю Соболеву о своих последних успехах у противоположного пола. Он думал, что вещает всего-то минут тридцать… А оказалось, что времени уже девять вечера… В конце концов незадачливого следока выгнала сердитая медсестра, заявив ему, что так долго посещать больных строго воспрещается.
— Ну, так что мы с тобой будем делать? — спросил Иван, гневно глядя на потупившегося Миндию.
— Шэф! — умоляюще произнес он. — Я нэ знал…
— Что ты не знал?
И в этот момент раздался долгожданный звонок от Машуни. Но Федорчук был настолько расстроен, что забыл даже переменить тон при разговоре с ней, и она наверняка на него обиделась.
— Ума не приложу, что мне с тобой делать! Уволить, что ли? — произнес он, окончательно осерчав на Гегемоншвили.
Тот сразу забеспокоился.
— Нэт, шэф! Нэ надо мэня увалнять! Я жэ нэ знал…
— Как проводить допрос потерпевшего, не знал? Чему же вас на юрфаке-то учили?!
Миндия обреченно вздохнул, всем своим видом показывая, что он не в ответе за современную систему образования. Ему было все равно, на что сваливать свои грехи.
— Собирайся! — приказал ему Федорчук. — Поедем в больницу к Соболеву. Последний раз тебе показываю! Понял?
Горский потомок радостно закивал головой. Похоже, что гроза пронеслась мимо, и молния в него не попала.