Нежность к мертвым
Шрифт:
ребенка. Это тебе было очень хорошо известно, когда ты шла
вместе со следователем по длинному коридору. Кажется, мига-
ла лампочка, но, скорее всего, тебе лишь казалось, потому что
этот коридор напоминал тебе коридоры из страшных фильмов,
а там всегда мигают лампочки. В одной из комнат этого кори-
дора он показал тебе на большую картонную коробку. Это
нашли сегодня утром, вот что сказал он. А еще, что это деше-
вые туфли, и не стоит обращать
таких дешевых туфлях, сказал он, ходят многие девочки. Те-
перь, когда ты работаешь в архиве, тебе известно, что такие
дешевые туфли действительно принесли хозяину фабрики
бешеные деньги. Следователь попросил заглянуть в коробку.
Что он ожидал от тебя? Наверное, что ты будешь кричать. Но
на это не нашлось сил. Ты ожидала чего-то такого: увидеть
завернутую в полиэтилен отрезанную по щиколотку ногу ма-
ленькой девочки в дешевой коричневой туфле. Застежка с
Hello Kitty. Это не пила, сказал следователь, использовали
молоток, чтобы раздробить кость, а потом резали ножом. Что?
— переспросила ты, и он, растягивая слова, доходчиво повторил
тебе, что ногу не отпилили, а отрезали ножом, вначале раздро-
бив кости сильными ударами молотка. Ты спросила, какое это
имеет значение, и узнала, что для расследования очень боль-
шое. Убийца не шел легким путем, его интересовал процесс, он
не торопился и сделал это не для того, чтобы скрыть улики. У
этого убийцы были какие-то другие цели, ты понимаешь, Вене-
ра? Но эти цели остались неизвестны. Следователь спросил у
тебя, думаешь ли ты, что эта нога принадлежит твоей дочери.
Ты ответила, что нет. Но ты была уверена, что так и есть. Это
293
Илья Данишевский
слишком дешевые туфли. Следы разложения указывают на…
Это тебя уже не касается. Ты видишь веселую рожицу Hello
Kitty, и она выводит тебя из равновесия. Если нажать на эту
рожицу, раздастся писк, – детям нравятся такие штуки. Твоей
маленькой девочке нравилось, когда кошечка издавала пища-
ние; первым словом твоей маленькой девочки было «мяу»…
следователь спрашивает, какие у тебя были отношения с му-
жем. И ты говоришь, что хорошие. Спустя столько лет, ты все
еще делаешь ему воскресный минет, если это можно назвать
хорошим. Это просто брат, говоришь ты, он ни лучше и не
хуже других, мы обычные люди. Так вы уверена, что это не
нога вашей дочери? Нет, я ни в чем не уверена.
…
Ты возвращаешься домой, думая о звуке, который издает
кошечка при нажатии. Это еще один звук в коллекции твоей
памяти. Теперь,
обувной фабрике все, тебе легче. Будто бы ты освободила при-
зрака Hello Kitty.
Ты ни в чем не можешь быть уверена. Но уже через не-
сколько дней тебе подарили ясность. Они нашли остальное.
Все шестнадцать изнасилований, все это битое стекло, следы
ржавчины. Все, кроме источника. В тот день ты подумала, что
ночь не может быть вечной, но ошиблась. Как показала жизнь,
ты в очень многом ошиблась. Но ты продолжила быть офици-
анткой. Еще два года. А потом четыре месяца официанткой в
другом кафе, где никто не знал ничего о твоей жизни. Все
продолжилось даже вопреки твоим желаниям. После смерти
дочери, твой муж не начал сам стирать себе рубашки или гла-
дить их воротнички. Все осталось по-прежнему. После Рожде-
ства он предложил тебе съездить в Париж на деньги, которые
были отложены к операции, и ты согласилась. Это был краси-
вый город, и вы занимались любовью, будто любили друг дру-
га. Парижская ночь отличается от ночи в этом городе. Ты зна-
ла, что тебе предстоит вернуться и прожить темную жизнь.
Может быть, с тобой случится еще что-то эдакое. Например,
тебе предложат работать в архиве.
В Париже очень шумные ночи, непривычные для жителей
провинций. Твой муж стоит у окна и смотрит на ярко осве-
щенные улицы.
294
Нежность к мертвым
«Может тебе снова начать рисовать?», – спрашивает он
тебя.
«А может тебе все же добиться женщину, которую лю-
бишь?»
«Она замужем»
«Откуда ты знаешь?»
Твой муж невротично пожимает плечами.
295
Илья Данишевский
3. Кости
Нарцисс, избыточного веса моряк — красоты нордической,
скроенный поэтически, но при этом больше, как верлибр, чем
флорентийский сонет — смотрит в черное зеркало нефтяного
пятна. Шум на улицах стоит такой, что музыка превращается в
раны, каждая такая секунда — гноение вдоль линии обрезания.
Когда я выглядываю в окно, мне ясно, что современный Орфей
влюблен в саму преисподнюю, Эвридика для него лишь повод
или оплаченный билет в один конец; Орфей входит и выходит.
Когда я отворачиваюсь от окна, передо мной снова шум, шум
проникает с улицы, и я снова смотрю в окно, и пусть за ним —