Нежность к мертвым
Шрифт:
было никаких удивительных знаний, чтобы влюблять в себя
мужчин. И теперь я мечтаю, чтобы они любили меня просто
так.
Лизавета. Был очень жаркий день. Почти полдень, в дерев-
не. Это русский юг, а с Сашей мы познакомились в Москве,
где он читал лекции. Мы выбрали друг друга взглядами, он
мог это понять. Там, на русском юге, водятся гигантские мухо-
ловки, разновидность сколопендр. От них почти невозможно
спрятаться, летом они
Ты понимаешь, каково девочке остаться с ними наедине. Ино-
гда ты просыпаешься от того, что одна из них случайно пробе-
гает по твоей ноге. Будто пересекает горный хребет. Или ви-
дишь, как она ползет по подушке, извивается и трещит лапка-
ми. Это все, что я помню о детстве — гигантские мухоловки.
Был очень жаркий день, и я в ситце. Какая блеклость, ка-
кая затасканная история. Слишком много фальши, трагедия
больше не выстреливает в нас. Я просто шла мимо этих домов,
и мама с папой позади. Крыши, раскаленные крыши, и хоте-
лось, чтобы пошел дождь. Высокая трава, с проплешинами
желтизны. Обугленные круги солнца. Такое случается с мно-
жеством девочек, об этом не расскажешь. Он просто сказал,
чтобы я пошла… наверное, была какая-то причина. Поедать
землянику? Мне не более семи, я в ситце, и он держит меня за
руку. Моя рука тонет в его, как в темноте. Большой мужчина.
Псевдо-Георге, его предтеча, его очередное зеркало. Я знаю, что
таких называют Безумными Королями — в Валахии им от-
строены жертвенные холмы, их почитали убийством весталок,
традиция поклонения их терновым бакенбардам уходит очень
глубоко. Это нарратив, от этого не уйти. Одно из искренних
проявлений человеческой скорби — в фигуре огромного муж-
чины с рыжими бакенбардами. Джекоб Блём, так они говорят
— Безумный Король прошлого и грядущего. Вечный возвраще-
нец.
Это был какой-то старый знакомый моей мамы или нет.
Все и всех когда-то видели — далекий юг, мухоловки. Он ведет
меня за руку, чтобы есть землянику, МОЮ землянику. Муче-
ник современности вынужден поедать собственные потроха. Он
приводит меня в дом. И я понимаю, что это что-то неправиль-
99
Илья Данишевский
ное. Я ничего не знаю о сексе, но я предчувствую его. В этой
жизни должно быть что-то зловещее — и оно в этом мужчине.
Его огромный торс наполнен тоской. Педофилия и насилие —
не его природа, но деформация и социальное давление. Он
хочет пасть так глубоко, чтобы наступила беспросветное мол-
чание. Трахнуть маленькую девочку. Расширить ее горизонты,
и чтобы она растеклась вдоль их линии, он хочет выпустить ее
грязную кровь, растоптать земляничную поляну. Он идет на
второй этаж, а я четко понимаю — что-то произойдет. И бегу
через окно. Царапаю колено. Я не знаю, зачем мне бежать, но
во мне чувство уже свершившегося горя. Кажется, все измени-
лось.
И тогда пришли Они.
Они всегда приходят вовремя — полдень ли или вечерний
сумрак, они приходят на твои желания наблюдать. Горячая и
сухая трава по колено маленькой девочке. Время как бы оста-
новилась, и горе-насильник застыл в своем доме. Это поле
сухой травы кажется бесконечным. Я вижу, как начинает зеле-
нью отливать небо. Когда Они здесь — все немного меняется.
Недостаточно сильно, чтобы каждый заметил. Это аура тре-
вожности, подвижности воздуха. Реальность и ее отражение
плотно соприкасаются, ты застреваешь в шве их стыка. Это
Изнанка. Маленькая семилетняя девочка слышит, как шуршат
мухоловки. Этот звук нарастает. И я вижу его. Он стоит на
поляне. Пастух мухоловок. Франциск фон Офтендинген, тор-
говец детскими тенями.
Вначале я вижу только его тонкие руки и распоротый шов
вены. Шелестящие края раны, насекомых которых снуют ИЗ
наружу, текут по его руке. Вижу колокольчик на шелковой
белой ленте. Его пальцы невротично перебирают воздух, и
колокольчик звенит. От этого звона воздух наполняется ирре-
альностью. Я вижу его ногти, изломанные и длинные, покры-
тые белыми царапинами, блестящие, зазубренные концы, и
пальцы, и насекомых на пальцах. Черное шелковое платье пас-
туха-священника. И дальше его корону. Реальность комкается.
Корона из папье-маше. Так мне кажется. Но потом я вижу
тончайшие нити, покрывающие картонные зубцы. И понимаю,
что это мухоловки. Кажется, их спрессовали в трехрогую коро-
ну, их цвет стал цветом ее бронзы, и тонкие лапки ворсом
торчат во все стороны. Вижу, как он подносит руку к лицу и
100
Нежность к мертвым
погружает пальцы в нос(?), и только потом я осознаю отсутст-
вие носа. Упразднено с корнем, и трещины поднимаются вверх,
режут кожу, и вниз к ампутированным губам. Идеальные зубы.
Внечеловеческая красота. На пальцах остается земляничный
сок, как будто нос выломали несколько минут назад. Глубокие