Нежность к мертвым
Шрифт:
заточенной в черепе этих комнат. Или птицей в клетке. Возду-
хом в легких. Никогда ты не определишь стоимость своей жиз-
ни более достоверно, чем так: жить на виду исключительно
мертвых. Я осматриваю большую квартиру с видом на ***
после того, как она съехала.
Я нахожу ее туфли и тысячу других мелочей. Все это
уничтожается взмахом моей руки. В ванной она развела этих
глистовидных созданий с хитиновым панцирем, которые сколь-
зят
одна из этих тварей дрейфует по цементным мостам. Я не
знаю, что это за насекомые, но они всегда приходят на запах
смерти. Квартиры в центре городов — мертвые, из них не вы-
травишь этих созданий, тысячи дезодорантов, индустрия осве-
жителей воздуха, все эти клубничные ароматизаторы и даже
дезинсекторы — ничего не поможет. У этого животного длин-
ный подвижный хвост, множество лапок на брюшке, я разгля-
дываю судорожные движения10. Перевожу взгляд, и вижу в
10 Каждая из квартир моей матери заражена насекомыми. Кажет-
ся, они стоят на стороне нашей семейственности, и прячутся в темно-
те, когда приходят новые квартиранты. Мертвые не шумят, в этом все
дело. Из поколения в поколения мы доим мертвых коров; всегда най-
дутся желающие нашего мертвого имущества. Условия таковы: мерт-
вые кормят нас, а мы не будим их призраки. На языке живых это
значит следующее: имущество подчиняется мне, пока я не нарушаю
волю своего имущества. Я сдаю квартиры, я зажиточная стерва с
имуществом в центре города, я хозяйка рычащих водопроводов и
опадающей штукатурки, я заклинатель мертвых, обреченная на вечное
отчаяние госпожа, но мертвые не шумят о своих несчастьях. Все нача-
лось давным-давно. Думаю, кто-то из моих предков страдал по како-
му-то мальчику, и на этом топливе осознал: мертвые не шумят. В этой
простой истине весь цимус жизни. Мы вольные художники, искатели
несуществующего — мы те, для кого пишут книги по философии, это
113
Илья Данишевский
раковине еще одно. На этот раз более толстое. Думаю, они
питаются песчинками перхоти, чешуйками эпителий, думаю,
они утилизируют все мертвое, что производит человеческий
организм. Когда ты носишь поддельные «маноло бланики», ты
вынуждена делить пространство с мертвыми. Насекомые — их
вездесущие спутники; они приходят из сливных отверстий,
покрытых трупной ржавчиной канализационных метастаз. Там,
ВНУТРИ домов они свиваются клубками, они спариваются
друг с другом и откладывают яйца. Для матери хитиновых стай
существование сводится к скольжению в рвотных массах и
излишках эякулянта, спрыснутого в раковину; она плодится от
анонимных мужчин, и в какой-то момент умирает от тяжелых
родов. Ее дети подымаются из тенистых юдолей и выползают
из слива и канализационных люков — а потом ползают в
склейках меж нашего кафеля, и их хитиновые спинки блестят
под нашими лампами. Та самка, что сейчас скользит по рако-
вине — Эвридика, она так и норовит соскользнуть обратно в
подземное царство. В чем-то ее жизнь очень напоминает мою —
осознание черной дыры под ногами, ослепленность ярким све-
том, желание большего.
Тебя зовут Мария. Всему нужно имя. Анна Франк дала
имя даже своему дневнику. Но у моего дневника не будет име-
ни, и он будет выстроен в форме поучения — обращения к тебе,
которую я хочу называть Мария. Ты понимаешь мой шифр, я
мы в рабочие часы сидим в дорогих кабаках, это для нас модельеры
шьют свою непрактичную одежду, это мы понимаем комедию дель
Арте, мы потребляем арт-хаус и многие странные виды искусства; мы
способны заплакать от удивительно-тонкого зеленого оттенка на ник-
чемном образце абстрактной живописи. Моя мать, моя бабушка, ее
мать и мать ее матери, и бабушка этой матери, и мать этой бабушки —
все мы не занимались ничем. Ничем, кроме посещения парикмахеров,
спиритических салонов, приемов, ресторанов и мужчин. В разных
странах, под разными именами, вырубая генеалогическое дерево и
взрастая снова — мы всегда здесь. Мой дневник нетороплив — заметно,
он ни к чему не стремится, он пишется для гипотетических дочерей
безделья, для касты работорговцев и декадентских приходов. Я знаю,
из какой скуки придумали Лысую гору и маленькое черное платье.
Все это — для таких, как я. Нас много, как этих глистовидных чудо-
вищ в старом водопроводе.
114
Нежность к мертвым
плачу в твои объятья. Сейчас ты сидишь где-нибудь в Париже,
и нравишься каждому мужчине в зале. Мне неважно отдаешься
ты им или нет; я не верю ни в правосудие, ни в воздаяние, ты
вольна распоряжаться своим телом по собственному усмотре-
нию; главное — ты живешь жизнью тли ровно так же, как я. Ты
сдаешь шесть или семь дорогих квартир, и только этим обеспе-