Нежность к мертвым
Шрифт:
ги, я плакал вместе с ней в минуту расставания возлюбленных,
я говорю ей, что рыцарь придет, разорвав заслоны, и все мы —
я, Марк, Босния и рыцарь — будем счастливы, покуда смерть
не разлучит нас.
Здесь я забывал всех своих знакомых, их проповеди, их го-
лоса тонули, синий бархат поедал все. Здесь Босния привязы-
вала к своей спине одеяло и показывала, как именно кожные
склейки связывали их с Герцеговиной, о врачах, которые про-
водили
светом хирургической лампы. Здесь мы были счастливы: я,
Марк, Босния и ее умершая сестра. Здесь проходило наше
время, наши осени и весны, лето, одно за другим, и весна, кис-
лая и горькая весна, и с каждым часом мы с Боснией обогаща-
лись надеждами, и с каждым часом в нас рождались новые
истории друг для друга. Наши больные тела изнемогали от
желания к Маркам и рыцарям, и выражали эту любовь к ним
друг сквозь друга; наши больные души жили в синем свете
синей комнаты, наши мысли спали в далеких странах, наши
океаны выходили из берегов, мы были самыми счастливыми
людьми на земле, – я и Босния -, прооперированными сказка-
ми чужаки на промозглых улицах, мы были лишены внутрен-
ней осени в объятьях друг друга; книгоиздатель и проститутка
спали в одной колыбели, год за годом, год за годом, ночь под-
гоняя ночью, в песнях о таинственных землях, монастырях и
утонувших аббатствах, чудовищ которых свергают рыцарь и его
верный оруженосец по имени Марк, час за часом они были все
ближе к цели — дверям синей комнаты; Рыцарь и Марк зани-
мались любовью, в ожидании нас так же яростно, как я и Бос-
110
Нежность к мертвым
ния… Там, за стеклом этой комнаты, жизнь была наполнена
шумом, памятью и правилами, здесь же вечно горел зеленый
свет, мы ныряли в ширину игольного ушка, чтобы выхватить
наши фантазии из путаницы воображения и облачить их в
слова друг для друга. Уже близко… год за годом, один дракон
за другим, ветер за ветром, история за историей, тянется наша
любовь, одно голодное сердце льнет к другому голодному серд-
цу, спят в одной колыбели отчаявшиеся, прижавшись спинами,
будто сиамские близнецы, осень за осенью вместе, осень за
осенью в одной могиле, обитой синем бархатом; на ночь целуя
друг друга, будто целуя других, в лоб, в губы — глубоко-
глубоко, и снова в лоб.
Мы — могилы копаем в воздухе.
111
Илья Данишевский
7. Комната Жерико
Когда она съехала, остались только туфли от Маноло Бла-
ник. Поддельные туфли, ремешок потерся, дырка в колодке.
Это все, что осталось. Такой ее запомнят, и это я называю
грустной смертью. Каждый раз, когда я думаю о смерти, я
вспоминаю картину Жерико и еще множество других картин.
Когда я говорю «съехала», это значит — умерла. Выбыла из
поля зрения; внеплановая командировка, несвоевременное за-
мужество; грустная потеря девичества. Я не знаю, как она
умерла, но она съехала в известном мне направлении — на
правый берег реки; реки, берег которой кажется белым, мертвое
тело в белой ветоши трупных червей; туда-туда, где мертвые в
белом полощут свои рукава. Вот так; от нее остались только
туфли Маноло Бланик; поддельные туфли, которые когда-то —
очень-очень давно — так же были белыми. Она съехала, оставив
мне свои туфли. Я выбрасываю их на следующий день, и на-
всегда стираю информацию о своей квартирантке с жесткого
диска.
Мертвые не шумят – так всегда говорила мама. От мамы
осталось несколько квартир, красивый браслет, папина фото-
графия, обитая бархатом шкатулка с моей пуповиной, много
всякого барахла, и эта замечательная фраза — мертвые не шу-
мят. Как бы громко они не умирали, они никогда не шумят
ПОТОМ. То, что будет потом — это очень важно. Кому сле-
дующему ты сдашь квартиры, оставшиеся от твоей матери.
Плохие квартиры, странные квартиры, дешевые квартиры или
дорогие квартиры.
Я знаю, что каждый квадратный метр нашей жилплощади
принадлежит мертвым. Все, к чему мы прикасаемся — на самом
деле принадлежит им. Жизнь — это аренда на длительный срок.
На самом же деле твои морщины, твои туфли и твоя девствен-
ность — находятся в собственности тех, кто на другом берегу
реки. Большая квартира в центре города с хорошим видом на —
Сан-Марко,
112
Нежность к мертвым
Сен-Жермен,
Блутен-Блутент-Блутен-Плац — стоит дороже всех прочих
квартир моей матери. Я думаю, что она слишком хорошо знала
мертвых, поэтому преуспела в жизни. Она знала, что мертвые
не шумят. Это все, что она знала, это все, что она оставила
после себя — из важного.
Вся моя жизнь замкнута в квартирах моей матери. Я назы-
ваю это добровольным заточением. Я считаю себя мыслью,