Нежность к мертвым

Данишевский Илья

дый раз — новая трагичная история реализации, отгрузок, все-

поглощающая печаль реальности. Лизавета отбрасывает эти

мысли.

Свои планы.

Ее темная реальность больше не пульсирует.

Сегодня среда, время рассказать о беременности. Послед-

няя сказка — о том, что мертвые вынашивают долго. Время

течет иначе. Пришло и ее время, страшная мухоловка, тридцать

лет. Но и этим планам не суждено сбыться. Лизавета идет туда,

где кончается

Цюрих. Туда, на темную сторону улицы. По-

дальше от света фонарей. Потом — лисьими тропами. Она зна-

ет, что это некролог. Последнее письмо с того света. И ее муж-

чины никогда не узнают правды, но тысячи литературных при-

зраков займут ее место. Она движется инстинктами — женская

тайна берет верх — и идет туда, где правит Маргарита. Туда,

где, как ей кажется, должна править Маргарита.

Вот так внезапно. Голый постмодернизм. Она обрывает

всякие причины и оставляет ружья на своих местах. Многие

женщины танцуют для мертвых. Время Лизаветы пришло. Это

будут тяжелые роды, токсикоз уже вытравил из нее все чело-

веческое. Ее пространство странных историй комкается, и небо

отливает зеленым. Она помнит, как вытащила из себя лапку

мухоловки. Помнит, как сидя на стуле эпохи Тюдоров, расска-

зывала о Маргарите. Помнит, что когда-то она любила его —

103

Илья Данишевский

там, может быть. И как он, может быть, любил Георге. Пока их

не связали оковы этики и профессиональной лояльности. Мир

дикой природы должен открыть Лизавете глаза. Мир, где жен-

щины пляшут для мертвых. Там, у огромного дуба.

Но Цюрих все не кончается, и мужчины не узнают правды.

Среда. Город слишком разросся, у Лизаветы нет сил идти

пешком, и она вызывает такси. Из окна – небо Цюриха. Она

смотрит в небо Цюриха, и хочет увидеть птиц. Она думает о

криках, которые издают лисы в период спаривания. Брачный

сезон, вакхические танцы, течка, на снегу остается кровь, тень

от деревьев, в свете ночника движение пальцев принимает

облик медвежьей головы. Там, за окном — небо Цюриха, будто

отпечатанный в одну краску типографский лист. Черная краска

осенних туч.

104

Нежность к мертвым

6. Босния

Мы — вместе могилы копаем в воздухе. Я называю это лю-

бовью; в моем понимании это именно так. Наш роман случился

в том возрасте, когда юношеские прожекты уже отзвенели,

когда гордость закончилась, когда какое-либо ожидание приту-

пилось.

Я был немного старше, но и ее стажа хватало, чтобы

разлюбить жизнь. Мы встречались в комнате, кровать которой

заправлена синим бархатным покрывалом, шторы в которой

синие и из бархата, где салфетки вязались чьими-то старчески-

ми руками в ностальгическом порыве, и она часто любила ку-

рить у окна с какой-то глупой печалью, с манерной кинемато-

графичностью и комичной приподнятостью навстречу солнцу.

Все в ней напоминало мне старость, дряхлеющие строения и

воспоминания Большого Бена9 о временах юношеского пере-

звона; ее стройные руки должны были бы копать могилы по-

среди воздуха, ее пальцы — укладывать мертвецов в эти моги-

лы, ее голосовые связки напрягаться в нелепом «да не убоюсь

я, идя долиною смертной тени…», и при этом всем тело ее и

дух ее оставались бы совершенно серьезны; она была старо-

модна, и по старой моде кости ее были тонкими, ветхими,

сердце глубоким, а дырка влажной. Мы практиковали римминг

и глубокое страпонирование без смазки, мне нравилась эта

боль и кровотечения, то, как Босния курила после процедуры с

видом покинувшей площадку Монро; спящая в гробу Дитрих —

вот кем была Босния, запертая в комнату с синим бархатом.

Она не создана и никогда не рождалась для другой жизни, она,

скорее всего, не умела читать, ее макияж был создан под полу-

тона этой комнаты, ее платья маскировали изъяны резных

набалдашников нашей постели; я не удивился бы, узнав, что

Босния никогда не выходила на улицу, что похоронена она

будет здесь, в синем саване, в синем капоре дешевой прости-

9 Имеется ввиду «Медведь» Фолкнера.

105

Илья Данишевский

тутки, удушена сигаретным дымом, с трупными пятнами меч-

тательности на щеках, обильная и сочная в своем желании

умереть, даже посмертно не удовлетворенная и умершая от

недостатка смерти. Босния была королевой тех проституток,

которые желают больше и больше, которые расширены шире,

чем предместья Парижа, ее содержимое — старая посудная

лавка, звонкие щелчки предохранителя и музыкальной таба-

керки; Босния была бесчувственной любовницей с красивым

шрамом во всю спину, она любила говорить о вещах, знание о

которых было призрачным и отдаленным, она любила мечтать

о них ярко, пафосно, с нарочитой похабщинкой, словно старая

башня на берегу Рейна говорит о шедеврах эпохи модерна; она