Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
– Не боись, не переоценят. Воздадут должное. Чернорай замолчал, выбираясь из тесноты перекрестка, улица была запружена машинами, и надо было быть внимательным.
– Здесь, - Чернорай остановил машину, и они вы шли.
– Тихо как, а? Будто и не город. У меня в багажнике припасено кое-что, помоги-ка!
Он нагрузил Лютрова тяжелыми пакетами, сунул под плащ, в карманы брюк две бутылки, запер "Волгу" и огляделся.
– Видишь бетонное крыльцо-модерн, через два дома? Туда.
В прихожей пятиэтажного, гостиничного вида здания их встретила пожилая женщина в длинном халате с мотком розовой шерсти в руках.
– Эт куда вы? Кто такие?
– К Любе Мусиченковой. Ее комната на втором этаже.
– Этаж знаете, а порядку не знаете? Время сколько? То-то что одиннадцатый. Если в бабье общежитие будут шастать по ночам, это не общежитие будет, усекли?..
– Вы уж извините, что не вовремя. Мы родственники, - напропалую врал Чернорай.- Прямо с вокзала, проездом, времени в обрез. Люба-то больна, знаете, наверно?
Что-то в их облике возымело-таки действие: по-слоновьи качнувшись, женщина отступила.
– Идите. Да чтоб к одиннадцати и духу не было. Усекли?
– Усекли, - отозвался Чернорай.
– Глядите! Чего в свертках-то?
– Всего помаленьку, фрукты, пирожные.
– Винища нет?
– Упаси бог!
– заверил ее Чернорай и протянул коробку конфет.
– Это вам, за понимание и душевность, к чаю...
– Ты Любаше отнеси, родственничек, - сторожиха нахмурилась.
– Она после больницы ой как плоха!
Они поднялись на второй этаж, прошли по плохо освещенному коридору и остановились перед дверью с цифрой 22 на голубом квадратике. Чернорай негромко и, как показалось Лютрову, опасливо постучал.
За дверью послышался шорох
– Кто там?
– Прошу прощения, Любочка. К вам можно? Дверь отворилась. Придерживая полу халата, перед ними стояла невысокая худощавая женщина с рассыпающимся узлом волос на затылке. Лицо не просматривалось, комнату освещала настольная лампа на столе у нее за спиной.
– Вячеслав Ильич!
– Добрый вечер! Не разбудили?
– Что вы!
– испугалась она.
– Заходите. А вы - Лютров? Я вас сразу узнала, вы самый большой из летчиков, и Жора мне о вас говорил... Вот вам стулья, а я вот тут устроюсь... У вас вино? Почему?
– Есть повод. Вы об аэродромных делах ничего не знаете, а я сегодня именинник, вот и приехал с вином. Не выгоните? Мы не надолго.
– Что вы, Вячеслав Ильич!
Когда она присела на кровать, свет лампы ярко охватил половину лица, подернутого желтизной, четко обозначил синеву под глазами. Выражение заинтересованности их визитом, торопливость голоса и то, как она слушала или двигалась, выдавали растерянность. Было ли это следствием слабости или сознания неправомерности внимания к себе друзей Димова, которому она "никто", трудно сказать. Она беспрестанно перебирала пальцами, сжимая над грудью воротник халата, слушала, улыбалась, как если бы этот поздний визит двух мужчин, которых она принимает в халате, выглядел само собой разумеющимся. Чернорай постучал ногтем по бутылке.
– Вам можно?
– Чуточку, ладно? Вот только переоденусь. В комнате не было ширмы. Она распахнула дверцу шкафа и, стоя за ней, бесшумно сменила халат на темное, слишком свободное платье.
– Вот и все. Давайте помогу.
Пока она нарезала лимоны, а Чернорай пыхтел, коверкая ножом полиэтиленовую пробку бутылки, Лютров оглядел комнату. Две кровати с тумбочками у изголовий, у окна стол, за которым они сидели, справа от входа шкаф с зеркалом. Вот и все, если не считать недорогого магнитофона на тумбочке у ее изголовья да большой фотографии Димова над кроватью. В нижнем углу снимка округлым школьным почерком, какой остается у женщин, так и не окончивших школы, было написано: "Если ты мужчина, и если знаешь, на что способна любовь, пожалей меня, не говори "нет"..." Минуту Лютров томился, вспоминая, где он читал эту мольбу, и наконец вспомнил: надпись была обнаружена археологами на стене погребенного города, в Помпеях. "Если ты знаешь, на что способна любовь". На что же?
– Хорошо, что вы навестили меня. Скучно одной. Галя, подружка моя, в отпуску, в доме отдыха... Я уж решила, что вы забыли про меня.
– Некогда было, Любочка, дела. Сидели у моря, ждали погоды.
Чернорай разлил коньяк, старательно вывалял в блюдце с сахаром дольку лимона и вдруг заговорил так, словно только что вспомнил о такой надобности:
– Да! Мне нужно вам кое-что сказать, Люба... Не смотрите на Лешу, он не помешает. На днях я получу кучу денег и смогу отправить вас на юг, в санаторий... Врач советовал, даже адрес дал, это возле Ялты, кажется. Словом, отправитесь набираться сил. Не вздумайте отказываться, не то мы поссоримся.
Теперь на лице ее четче обозначилась растерянность. Она переводила глаза с Чернорая на Лютрова с видом человека, который не может понять происходящее.
– Вам нужно подлечиться, Люба. Слава прав. Вид у вас нездоровый... И обстановку сменить не худо.
– А как же на работу?
– Какая там работа, к черту! Посмотрите на себя, вас узнать невозможно. Хватит об этом... За ваше здоровье! И не возвращайтесь, пока снова не станете красивой, договорились?
– В голосе Чернорая чувствовалось облегчение.
– Спасибо, - рука ее, державшая стакан, опустилась, губы дрогнули.
– Пейте, пейте, спать лучше будете.
– Я сейчас, я выпью, - едва успев поставить стакан на край стола, она привалилась на кровать, уткнула лицо в подушку.
Чернорай посмотрел на Лютрова: видишь, какие дела, как бы я тут без тебя.
– Ну вот, - Чернорай встал и склонился над ней, - я думал, вы поздравите меня... Ну, Люба? Зачем так?
Он присел на кровать, приподнял ее за плечи.
– Ну? Что же это получается? У вас гости, а вы?..
– Простите меня... Я сейчас, - не поднимая головы, она прижала платок к заплаканным глазам.
– Вот и все, больше не буду...
Оттого, что в стакане было слишком мало коньяку, она попыталась выпить залпом, но поперхнулась, закашлялась, попыталась улыбнуться.
– Так-то лучше. В двадцать лет после любой передряги кажется, что кругом одни концы. А жизнь, Люба, дело долгое и всячески неожиданное, наперед ни черта не загадаешь...
Немногословие Лютрова, его положение случайного гостя, не то чтобы смущало ее, но, видимо, вызывало опасение, что он неправильно поймет происходящее, не узнает главного, - так выглядело побуждение Любочки рассказать ему обо всем, что и как было у нее с Димовым.