Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
Есть на удивление безрадостные, глухие ко всему внешнему, живущие как в бреду семьи. Такая семья была у Юзефовича, на чьем иждивении состояла престарелая теща и жена - толстая, рыхлая женщина. Эти родные по крови люди были посторонними друг другу, да и всем вообще. Единственное, что их объединяло, - это крыша над головой да тягостная привязанность к четвертому члену семьи - сыну Юзефовича, калеке от рождения.
Выслушав Разумихина, Главный написал наискось по письму: "Разумихину. Устрой куда-нибудь. Соколов".
В ту пору заканчивалось строительство летно-испытательной базы, и Разумихин вызвал к себе ее будущего начальника. Протянув письмо Добротворскому, сказал:
– Посади эту ... где-нибудь.
Зная
В новом для окружающих качестве Нестор Юзефович начался после единственного в своей жизни прыжка с парашютом - из той самой машины, которую так и не успел посадить Иван Моисеев. Подсказкой для несколько поспешного назначения помощника ведущего инженера и. о. начальника комплекса послужили несколько причин. Во-первых, Юзефович мозолил глаза, ожидая компенсации за пережитый ужас; во-вторых, как помощник ведущего сгоревшей машины он остался "безлошадным"; в-третьих, после ухода на пенсию прежнего начальника комплекса под рукой не оказалось кого-нибудь в равной степени находящегося не при деле.
Получив должность с оговоркой и. о., Юзефович старался уверить начальство в своем безусловном служебном соответствии, "потому как он имеющий опыт".
Это было трудно. Юзефович боялся находящихся у него под начальством дипломированных инженеров, грамотных, знающих, которыми фирма щедро пополнялась в последние годы. Что противопоставить умным зубастым инженерам? Заслуги? Стаж? Старо. Утверждалась эзопова мудрость: жизнь, как басня, ценится не за длину, а за содержание. Оставалось одно - как можно чаще ставить людей в положение зависимости от персоны и. о. начальника комплекса. Как и все недалекие люди, Юзефович никому не доверял. "Никому верить нельзя, каждый ищет, где больше платят". "Мне не важен опыт, мне не важно образование, мне важно содержание". (Последнюю фразу любил повторять Костя Карауш.) Невежество и подозрительность Юзефовича все преломляли на свой лад. Юзефович усматривал низкие цели в желании помочь делу без корысти, не по обязанности; оскорбительный намек - в модном костюме подчиненного; вызов - в умении быть вежливым с тем, с кем он почитал себя вправе обращаться по-хамски; провокацию - в приглашении к языку формул, и так без конца. Чтобы оказаться в центре кляузных событий, затрагивающих подчиненных, нужно было заставить их проникнуться той же тревогой за свое место, в каковой пребывал он сам. Пусть маленькая эта власть, но она принуждает людей смотреть на него как на и. о. начальника комплекса, первыми протягивать руку, нести бумаги на подпись, так или иначе зависеть от него. Он изо всех сил насаждал вокруг себя атмосферу недоверия, подсиживания, сведения счетов по мелочам, чтобы не остаться однажды в обстановке ясности, которая разом выкажет подлинные величины каждого; он боялся чистоты, как иные породы рыб боятся прозрачной воды.
Уязвленное самолюбие Боровского оказалось на руку Юзефовичу. Юзефович был не настолько глуп, чтобы видеть в Боровском родственную душу, но достаточно умен, чтобы угадать возможность его использования, как биты для игры. При всяком удобном случае он давал понять "корифею", что лично он за его назначение командиром нового лайнера, но Боровский должен сам действовать, "показать этим соплякам", что с ним шутить накладно, иначе его затрут и т. д.
Боровский вынес из этих бесед главное - подтверждение своей правоты, а затем бесхитростно лез напролом, не желая соглашаться на "вторые роли" в фирме, где отработал тридцать лет, не допуская и мысли, что рядом с ним работают летчики, ни в чем или почти ни в чем ему не уступающие.
Лето началось туманами и обложными дождями, словно расплачивалось за ясноглазую весеннюю теплынь.
Из-за плохой погоды несколько раз отменяли первый вылет "С-441". Бесконечные отсрочки измотали экипаж, механиков, ведущих инженеров, аэродромные службы. Нависшая над летной базой хмара на картах синоптиков выглядела широкой заштрихованной полосой, протянутой от Скандинавии до Приазовья. Плавно изгибаясь, полоса эта разделяла два эпицентра с почти равным атмосферным давлением, и облачность как бы застыла между ними.
По утрам на площадке перед зданием летной службы собиралось множество автомобилей, фото- и кинорепортеров, спецкоров газет. Техника заставляла киношников всякий раз заново выстраиваться по сторонам взлетной полосы, устанавливать треноги киносъемочных аппаратов и тягостно ждать, пока на КДП не объявляли отбой.
Синоптики на вопросы о видах на следующий день неизменно отвечали:
– Может, прояснится, а может, и нет.
– Как у той бабушки?
– усмехались уставшие ждать корреспонденты.
– Какой бабушки?
– Которая надвое сказала.
Репортеры побывали у всех, кто соглашался сказать "два слова" об экипаже.
Операторы, назначенные на самолет сопровождения к Борису Долотову, с утра садились "забивать" в домино вместе с экипажем, в полной уверенности, что они-то не опоздают сделать свое дело. После каждой партии двое проигравших должны были пролезть под бильярдным столом, играть же в бильярд было невозможно из-за наплыва жаждущих запечатлеть или описать первый вылет "С-441". Чаще других выигрывали Долотов и Костя Карауш. Это казалось несправедливым, подогревало страсти осовевших от безделья болельщиков.
– Умственная игра, - иронизировал, ни к кому не обращаясь, один из спецкоров, называвший себя писателем, - вторая по сложности после перетягивания каната.
– А вы присядьте, - советовал Карауш.
– Попробуйте, инженер человеческих душ.
Спецкор не выдержал... И через десять минут, растопырив длинные руки и худые ноги, писатель проползал под бильярдом.
Наконец небо очистилось. Еще при выезде из города Лютров заметил голубые просветы между облаками, а когда подъезжал к базе, Чернорай выруливал на старт.
По всей километровой линии рулежной полосы плечом к плечу стояли люди. И хотя давно прошли те времена, когда новый самолет мог попросту не взлететь, первый вылет по сей день таит нечто, вызывающее тревогу. И чем дольше тянутся приготовления, тем сильнее беспокойство в душах людей.
Слева от застывшего на стартовой площадке лайнера стоял "ЗИЛ" Главного. Соколов мерил шагами кромку бетона, не поднимая головы, выслушивал ведущих инженеров КБ и летной базы, коротко говорил что-то, изредка вскидывая глаза на собеседника. Когда Чернорай доложил о готовности и об этом передали Главному, тот сел в автомобиль, и шофер ходко покатил вперед, по непомерно широкой для "ЗИЛа" взлетной полосе. Все свои самолеты Главный провожал в первый полет у места отрыва от земли.
Долотов уже с полчаса утюжил небо над летным полем. На кромках лишенных стекол иллюминаторов его самолета свистел воздух: в отверстия, как в бойницы, фотографы и кинооператоры нацелили свою глазастую технику. Дождавшись, когда Долотов вышел на прямую к месту старта, Чернорай вывел двигатели на взлетный режим и снял корабль с тормозов.
Люди затаили дыхание. Теперь лайнер будет бежать, пока не взлетит. Время разбега отсчитывалось ударами сердец, и с каждым ударом сердце каждого словно увеличивалось в объеме. Магия рождения самолета никого но оставляет равнодушным, независимо от степени причастности к его созданию. Да и как ее измерить, эту степень?