Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
Но пустая трата времени на подобных методсоветах была лишь кажущейся. Лютров знал, как важно для летчика до конца поверить в готовность машины, и не по документам, а на этом, столь представительном "конклаве", обладающем пропастью знаний и опыта по каждому освещаемому докладчиками вопросу; как важно для летчика их молчаливое согласие с выводами докладчиков. Это не просто их согласие, это молчание тех, кто может подняться, подойти к схеме и своей эрудицией перечеркнуть поспешные заключения, высказать полновесное сомнение в правильности предпосылок для успокоительного вывода. Это молчание успокаивает любое тревожно стучащее сердце. И потому внешне театрализованное, обреченное на якобы сонливую бездеятельность совещание, по существу, имеет значение той главной подписи, которая как будто ничего не меняет в существе дела, но подтверждает подлинность документа.
Когда почти все разошлись, Лютров подошел к Чернораю.
– Голова кругом, а?
– Не говори, Леша. Уж скорей бы вылет! Чувствуешь себя как в лифте, который никак не остановится...
Лютров направился в комнату отдыха летчиков, чувствуя, что соскучился по лицам ребят за время командировки и работы в КБ, по стуку бильярдных шаров, по вечным перепалкам круглолицого Козлевича с Костей Караушем, по мальчишескому смеху Витюльки Извольского. И даже хмурый Борис Долотов являл собою какую-то часть привычной картины жизни летной службы базы, без него тоже чего-то не хватало.
Комната отдыха - залитое светом помещение с огромными, во всю стену, окнами, формой напоминало половину шестиугольника, средняя грань которого выходила на летное поле. В центре стоял бильярд, слева от входа два шахматных столика, затем круглый, прочно сработанный стол для домино. Стулья, диваны, столики с отечественными и зарубежными журналами на них стояли у боковых стен. На низких подоконниках пестрели выпуски экспресс-информации, справочники, каждый вечер убираемые Глафирой Пантелеевной в стеклянный шкаф. Иногда в компанию деловых изданий попадал завезенный из заграничной поездки рекламный журнал с не очень одетыми красотками, восседающими за рулем спортивных автомобилей, катеров, яхт; рекламные проспекты авиационных выставок, все с теми же стереотипными улыбками безымянных девиц, как если бы присутствие их загорелых телес превратилось в некую форму благословения прогрессу.
Единственный портрет, висевший рядом с большой, в половину задней стены картой страны, изображал Николая Сергеевича Соколова.
Портрет был скверным. В генеральской форме с регалиями Старик выглядел нарочито благолепно, каким он никогда не бывал в жизни, как никогда в жизни не был военным, в чем нетрудно было удостовериться по старомодным овальным очкам, они-то были всегдашними, сросшимися с гражданским обликом Главного.
Как правило, в комнате было тихо, как в холле санатория, но при нелетной погоде, в дни собраний, иногда по утрам, когда в ней оказывалось много народу, становилось шумно, стучали костяшки домино, травил "правдивые истории" Костя Карауш, обменивались новостями вернувшиеся из командировки, обсуждались летные происшествия. Но прояснялось небо, в диспетчерской трезвонили телефонами ведущие инженеры, и комната отдыха с разбросанными на подоконниках брошюрами пустела.
И на этот раз в кресле у залитого солнцем окна сидел, откинув голову на спинку, Гай-Самари. Он, видимо, только что вылез из своего "малыша", у висков еще не рассосались красные пятна от зажимов защитного шлема.
– Привет, боярин! Один?
– А-а, Лешенька! Дорогой мой!
Придержав в своей руке руку Лютрова, он качнул головой в сторону самолетной стоянки, где черно-оранжевый тягач подталкивал к отбойному щиту истребитель-бесхвостку.
– Я с утра на "малыше". Никак не мог быть на совещании.
– Видел.
– Ну и как глядится?
Зная пристрастие Гая к истребителям, Лютров пошутил:
– Разве это ероплан? Крыла чуть-чуть, горючего два ведра, а хвоста и совсем нет.
– Так зато научная вещь, начисто лишена чувства юмора.
– Пробовал шутить?
– Искушался.
– Извольского выпустил на нем?
– Давно. Уже готовится к полетам на штопор? Ты знаешь, у него идет на "малыше": каждый полет, как наглядное пособие, - чисто, грамотно.
– К осени освободится?
– Витюлька?
– Да.
– Непременно. Программа на двенадцать полетов. Разговору мешал нарастающий, секущий звук турбовинтовых двигателей "С-440".
– "Корифей" намыливается?
– спросил Лютров.
– Он.
– Надолго?
– Нет, здесь в зоне.
– Тебе твой ведущий ничего не говорил о приезде Старика?
– Нет. По какому случаю?
– Я потому и спросил, надолго ли полет у Боровского. Помнишь, на совещании у Данилова "корифей" разыграл негодование, раздухарился из-за чепуховой неточности в составлении программы испытаний этого своего корабля, связал ошибку с катастрофой "семерки" и выдал все вместе за принципы постановки испытательной работы на базе?
– Ну! Я еще подумал, что примерно так фабрикуются теоретические предпосылки для правительственных переворотов в банановых республиках... И кажется, Данилов пожаловался Старику?
– После истории с Чернораем Данилов не посчитался со скверным настроением Боровского...
– И поехал к Старику?
– И поехал к Старику.
– Допек "корифей" Данилова, да и свидетелей много было. Так что Старик?
– Его ждут сегодня на базе. Решил поговорить разом со всеми.
– Читай: с Боровским, - Гай жестом отстранил всякие предположения о каких-то иных целях Главного.
– Главный отвинтит ему уши.
– Ну, если уж Володя Руканов озабочен, суди сам. С него-то какой спрос?..
– Никакого. Но милый Володя себе на уме. Уж он-то настроится на нужную волну. В его тактических методах продвижения по службе должное место занимает умение блюсти реноме вышестоящих товарищей. Усек?.. Не собственный престиж, а "ихний", и он делает это с рвением и тактом хорошего дворецкого. Это не дешевый подхалимаж, а стратегия. Володя никогда не скажет болвану, что он болван, не встанет и не уйдет из зала, когда на трибуне битый час "докладает" тот же Юзефович, как это третьеводни проделал Долотов, а вслед за ним начальник бригады прочности Буним Лейбович. Руканов не прост, Лешенька! Он врос в дело, как хорошо подогнанная пружина. Если ты услышишь от него нечто определенное, можешь быть спокоен, тебе выдали результаты трижды проверенного... Он пришел в авиацию не ваньку валять, он знает дело, он понял, что Старик любит работников. Кто из ведущих может похвастаться тремя вызовами в КБ для сугубо конфиденциальных бесед? Кстати, Володя ни словом не обмолвился не только о вызовах к Главному, но и о предмете разговора. Казалось бы, слухи о внимании Старика ему же на пользу? Ан нет, он тоньше, ему не нужно дешевой популярности. Достаточно того, что о нем прослышал Главный со товарищи. К тому же он знает, как трудно обрести безусловное доверие Деда и как легко его потерять. Но что ни говори, для руководителя базы, для первого зама Старика и даже для министра Володя наиболее предпочтительный вариант. Я не из тех, кто с чистой совестью бросит в человека камень только за то, что он хочет сделать карьеру...
Слушая Гая, Лютров мысленно сравнивал его наблюдения со своими.
Уравновешенная порядочность Володи Руканова, тихая склонность оставаться в стороне от всего, что не безусловно или может дурно повлиять на его репутацию толкового инженера, настораживали. Что похвального в том, что Володя никогда не воевал с начальством, да и вообще никак не высказывал своего отношения к драке, предпочитая в лучшем случае "при том присутствовать"? Настоящее дело не оставляет времени для "делания карьеры",