Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
Старик закашлялся и сник, изнемогая от удушья. А когда кашель оставил его, он долго сидел отдуваясь, пузыря щеки.
– Нам предстоит разработать принципиально новую систему управления... многократно резервированную, достаточно сложную в коммуникационном отношении, наконец, конструктивно сложную из-за большого количества исполнительных устройств для обеспечения безопасности полета. Кроме прочего, важнейшим критерием качества новой системы управления является величина запаздывания отклонения рулей по усилиям на органах управления. Думаю, через месяц, много - полтора, начнем устанавливать на "девятку" новые, более эффективные демпферы тангажа, затем автомат дополнительных усилий, который потребует серьезных полетов по доводке. Кто из летчиков назначен на "девятку"?
– Лютров, - подсказал Данилов.
Сощурившись, Старик посмотрел на Лютрова и улыбнулся.
– А вторым?
– Извольский.
– Ты, что ли?
– Старик смотрел на Витюльку откровенно улыбаясь.
– Я,
– Не боишься, что пришибет?
– Не, он смирный.
В комнате дохнуло весельем. Старик смеялся, пока не закашлялся.
– Вот и все, - сказал он, пряча платок в карман.
– Все, что касается "семерки". "С-14" - первая машина с таким весом и такими летными данными. Первая! Это следует уяснить тем, - он посмотрел в сторону Боровского, - кто пытается давать субъективные толкования происшедшему несчастью.
– Он минуту помолчал, оглядывая лица летчиков.
– Неужели вы... могли предположить, что я вот так просто прощу человеку, хоть в малой степени виновному в гибели людей? Я приехал не для того, чтобы наказывать за чванство, спесь и всякое дерьмо. Но мне не безразлично, что вы думаете обо мне... и как расходуете энергию своих нервов, и, наконец, что думаете о тех, с кем работаете. А потому предупреждаю: противопоставляющих интересы собственной персоны интересам дела выгоню за ворота. Надеюсь, в моих словах нет неясных мест. Вы свободны.
Выходя из кабинета Главного, Гай-Самари, как это показалось Лютрову, демонстративно подошел к Боровскому и, положив руку ему на плечо, стал говорить о чем-то с выражением живого участия на лице. Разговор их продолжался и в приемной.
Ожидая, пока Гай освободится, чтобы вместе ехать домой, Лютров стоял рядом с Костей Караушем, смущавшим своими комплиментами светловолосую секретаршу Добротворского, чей кабинет находился напротив апартаментов Главного. От генерала вышел Руканов. Приметив у окна Гая, он направился к нему и потянул за рукав, приглашая для разговора наедине, что, на его взгляд, было важнее беседы Гая с попавшим в немилость Боровским. Но произошло весьма неожиданное. Всегда вежливый Гай вдруг слишком громко, чтобы это было случайным, одернул своего ведущего:
– Володя, ты же видишь, я с человеком разговариваю!..
Опешив от такого поворота дела, Руканов поправил, очки и растерянно оглядел приемную. Костя Карауш с таинственным видом поманил его пальцем. Когда Руканов подошел, Костя сделал вид, что собирается сообщить ему нечто по секрету. Руканов подставил ухо, ожидая, видимо, услышать объяснение странному поведению Гая.
– Поимей уважение!
– подражая Гаю, громко сказал Костя.
Последним из кабинета Главного вышел Данилов. Он подошел к Боровскому.
– Игорь Николаевич, планируется большой полет на вашей машине, не возражаете, если вторым летчиком с вами полетит... э...
– Хоть мешок сажайте, - сказал, как выругался, Боровский.
Опустив голову, Данилов пошел к выходу. У него был вид человека, который ненароком сделал больше зла, чем хотел.
"Не везет человеку, - подумал Лютров, когда ему сказали, что у ведомого Боровским "С-440" зависла на полпути правая стойка шасси.
– Неделю назад получить выволочку от Старика, а теперь еще это. Не слишком ли?.."
Боровский кружил над аэродромом - вырабатывал топливо. Вдоль полосы выстроились пожарные машины. Слушая в диспетчерской переговоры Боровского с руководителем полетов на КДП, Юзефович посчитал необходимым сказать и свое слово.
– Передайте, пусть сливает топливо и садится на грунт, - Юзефович даже зарумянился от чувства сопричастности к событию и так оглядел присутствующих, словно приглашая их оценить сказанное.
Через минуту в динамике послышался медлительный бас "корифея":
– Скажите тому, кто вам это посоветовал, чтобы он учил свою бабушку... Сливать - значит облить топливом крылья и помочь машине загореться. А садиться на грунт с одной ногой на такой машине, когда под самолетом бетонная полоса, может только ненормальный.
У Юзефовича вытянулось лицо. Стоявший у окна Костя Карауш запричитал:
– Айя-яй!.. Делай людям добро после этого!
За посадкой наблюдало множество людей. До последней секунды "С-440" катил по полосе так, будто обе стойки основного шасси были в порядке, и только когда скорость упала до предела, самолет нехотя прижался правым крылом к бетону, развернулся поперек полосы и замер. Это была мастерская работа. Подъехавшим пожарникам нечего было делать.
Возвращаясь на "РАФе" с места аварии, Гай-Самари заметил:
– Мне хочется высказать ему свое восхищение, но... Сидевший напротив Чернорай возразил: - Боровский запросто мог сгореть, хвалить его не за что.
– Что ты имеешь в виду?
– Лопасти винтов. Надо было зафлюгировать их со стороны невыпущенной ноги. Если бы он это сделал, винты бы не вращались, не размалывали сами себя на бетоне и не пробили бы обломками топливные трубы, размещенные в плоскости вращения. Ты видел пробоины на гондоле среднего двигателя?..
О чем бы ни говорил Чернорай, у него было неизменное, всегда безучастное выражение лица, как у человека, которому все происходящее вокруг однажды уже показывали. И оттого наблюдательность его производила всегда неожиданное впечатление. Рядом с ним как-то некстати были восторги, споры, горячность.
Было известно, что Соколов сам добился перевода Чернорая из стратегической авиации к себе на фирму. В воинской части, где служил Чернорай, произошло две аварии во время полетов на двух разных самолетах Старика. В первый раз самолет вошел в штопор, и все члены экипажа по приказу Чернорая покинули корабль. Оставшись один на борту, командир вывел самолет из штопора в самые последние минуты. Второй раз, тоже оставшись один, он посадил большой самолет на вынужденную, рискуя не только машиной, но и самим собой. Соколов поехал посмотреть место приземления - узкую полоску луговой поймы. Самолет не имел ни одной видимой поломки и стоял в десяти метрах от обрыва реки, как на выставке.
– Кто сажал?
– Майор Чернорай.
– Это который в штопор попал?
– Так точно.
– Хочешь ко мне?
– спросил он майора после разбора аварии.
– Кто к вам не хочет!
– ответил Чернорай. Его назначение ведущим летчиком нового лайнера было далеко не случайным, это понимали все...
Но выволочку, которую устроил "корифею" Старик, по справедливости должен был бы разделить и Нестор Юзефович.
Как это нередко бывает с выскочками, Юзефович более всего был озабочен самоутверждением.